Удивительные приключения Яна Корнела - [17]

— Любопытно бы знать, — говорю я Картаку, — что мы станем делать, если кто-нибудь выскочит на нас из чащи. Прежде чем я успел бы насыпать порох в мушкет, опереть его о сошки, зажечь и поднести фитиль, моя душонка давно бы уже стучалась в ворота рая. Мушкет — хорошая вещь во время битвы, но если на тебя кто-нибудь накинется из засады, то ты должен сначала хорошенько попросить его, чтобы он подождал, пока ты не закончишь все те приготовления, которым тебя обучили. Следовательно, мушкет не защитил бы тебя. Ну, а секира? Чего она стоит в сравнении с вилами и цепами крестьян!

— Я бы крикнул им, что я тоже крестьянин, — зал Картак.

Мотейл, шагавший впереди, услыхал этот разговор и, расхохотавшись, обернулся к нам:

— Ну и ловкач же ты! Твои слова обязательно растрогали бы их, и они сразу же бросились бы тебе на шею! Неужели ты не соображаешь, что для крестьян мы теперь только солдаты? Что у тебя теперь в руке? Кнут? Вожжи? Нет, мушкет! Так что же ты хочешь от них?

Мотейл был на два года старше нас и уже не был таким наивным простаком. Разумеется, он был прав. И мне вдруг стало грустно, что все так запутано на этом свете; возможно, что нам еще придется драться как раз с такими же людьми, как мы сами, и каждый из нас будет стараться убить друг друга.

Но зачем? Ради чего?

Край, по которому мы проходили, не вызывал у нас никакого воодушевления. Дорога, круто спускавшаяся вниз, вела нас через лес, который обступал ее с обеих сторон вплоть до самого подножия горы, и только тогда, когда высокие деревья стояли рядом с молодняком или кустарником, перед нами появлялись просветы. Кроме того, дорога частенько проваливалась либо в ложбину, либо в овраг, — словом, она напоминала огромную длинную западню, в которую мы спускались рядами, подобно крысам, бегущим по водосточной канаве. Ни для кого не стоило бы особого труда преградить нам путь или отрезать нас от своих.

Наконец дорога, заросшая травой, стала подниматься в гору. С обеих сторон появились просеки, и мы облегченно вздохнули. Впрочем, нам, уроженцам Подржипского края, казалось, что мы находимся сейчас среди настоящих гор. Разве может здесь протекать какая-нибудь река?

Однако, словно в ответ на этот вопрос, впереди раздался голос:

— Осталось идти уже немного, сейчас мы спустимся вон в ту долину и подойдем прямо к Сазаве.

О, этот голос мне уже знаком! Ведь это наш полковой писарь! Его имя было Криштоф… Как дальше, я не знаю, но все называли его Криштуфеком. Он выглядел хрупким и нежным, точно девушка, и совершенно не подходил для военной муштры. Криштуфек был очень добросовестным человеком и, кроме своей писарской службы, выполнял обязанности полкового счетовода и казначея. Последнее время каждый из нас очень часто разговаривал с ним, желая узнать что-нибудь о нашем жалованье. Хотя Криштуфек постоянно огорчал нас своими отрицательными ответами, обещая каждый раз выплатить нам жалованье в самом ближайшем будущем, однако его добродушная манера объяснять и смотреть на человека не позволяла нам рассердиться на него. Мы чувствовали: писарь тут ни при чем. Скоро он даже понравился нам. Мы полюбили Криштуфека. После службы он частенько проводил свободное время вместе с нами, хотя мог бы отираться возле офицеров и их кухни. Правда, сам он был не особенно разговорчивым; но как-то признался, что с удовольствием слушает наши рассказы.

Сначала мы стеснялись его, — ведь он все же чему-то учился и был, так сказать, маленьким паном, пусть даже менее значительным, чем самый младший офицер. Вскоре мы заметили, что он и в самом деле охотно сидит у наших костров, хотя мы никак не могли понять, что же было привлекательного для такого образованного человека в наших солдатских разговорах. Но это — уже его дело.

Криштуфек действительно не соврал: скоро по крутой дороге мы добрались до реки. Сазава текла здесь между высокими, скалистыми, заросшими лесом берегами. Ее воды были неглубоки; они бурлили, пенились, перекатывались через выступавшие над поверхностью валуны. Мне, привыкшему с детства к широкой величавой и спокойной Влтаве, эта речушка показалась какой-то дикой и злой.

— Это Жампах, — сказал Криштуфек, указывая на несколько хижинок, прилепившихся к крутому берегу. — Вон там, немного подальше, находится Каменный Пршивоз, а возле него — брод. Мне тут все знакомо.

Так вот почему наш писарь отправился с нами! (Только позднее я узнал, что у него была и другая причина.)

До Каменного Пршивоза было рукой подать, и мы дошли туда берегом за одну минуту. В деревне стояло всего несколько бревенчатых халуп, — из камня тут ни-:чего не строилось. Еще до наступления сумерек — наш ускоренный марш вполне оправдал себя — мы уже выяснили, что здесь совершенно безопасно: еще ни один неприятельский разведывательный дозор не забрел сюда и никто тут не слышал ни о каких восставших крестьянах. Это был бедный, мало заселенный край: в нем жили одни дровосеки. Прежде там и сям попадались мельницы и водяные лесопилки, а теперь большая часть их не работает и опустела.

После скудного ужина из провианта, взятого нами в полку, появилась на минуту давно утраченная свобода, — ведь с нами не было ни одного офицера. Мы со Штепаном Картаком и Мотейлом решили воспользоваться ею и немного прогуляться возле реки. Стоял необычный для конца февраля теплый, уже почти весенний вечер. Сумерки постепенно сгущались, но было совсем не холодно. Захватив с собой одни лишь мечи, мы, свободные и никому не повинующиеся, как будто вышли через свое гумно в сад или в поле, побрели по берегу. Окажись эта речка чуточку пошире, и человеку стало бы казаться, что он снова дома, у Влтавы. Даже жампахские хижины в темноте ничем не отличались от наших избушек, стоящих в поле. Каждый из нас шел молча и думал о своем.