Ударная сила - [32]

Причину отыскали уже в десятом часу вечера: с булавочную головку темная точечка на зеленом глазированном цилиндрике — сгорело сопротивление.

Что ж, приятно — обнаружил эту «точечку» он, Валерий, и, наверное, настройщик раззвонил об этом техникам: кое-кто из них тоже задерживался, но уже расходились, а Гладышев еще оставался, чтоб заменить сопротивление, перепаять схему.

Губов молча вырос сбоку: лицо с чечевиченками веснушек хоть и было неулыбчивым, как всегда, но, кажется, подобрело.

«Ну что, пришло?»

«Что пришло?» — Валерий, не понимая, уставился на Губова.

«Забыл разговор в общежитии?»

«Иди к черту! — Валерий неожиданно для себя, уже не сдерживая своих чувств, ткнул Губова в бок. — Курить хочется... Понял?»

Он хитрил, будто не помнил того разговора, — давно ли это было? И давно и, кажется, совсем недавно, будто вчера, позавчера...

В словно бы заторможенном сознании Гладышева сейчас было пусто, лишь жило ощущение беспокойства, неизвестно чем вызванного. Он миновал домик, где размещались бригады настройщиков, и тут-то вдруг возникла эта неожиданная мысль. «А  о н а?.. Что  о н а  сейчас делает? Вот пойти, может, встретить ее, а там — что будет!»

Мысль будто подтолкнула Гладышева, и он свернул на другую улочку.

В возбуждении от страха, что его кто-нибудь заметит, наткнется на него в темноте, и вместе с тем от ожидания, что вот отодвинется штора и он увидит Маргариту в освещенном окне на втором этаже, Гладышев прижался к ребристому штакетнику. Но там, за окном, в комнате Милосердовых, казалось, было пусто, не шелохнется занавеска, не скользнет тень. Сколько он тут? Время словно бы остановилось, и Гладышев даже перестал чувствовать, что штакетины через гимнастерку больно вдавились в грудь. Он не знал, что его ждет, но ему важно было сейчас увидеть ее, увидеть — зачем и почему, он в этом тоже не отдавал себе ясного отчета, но повторял в уме: «Должен, должен! И увижу, дождусь и скажу, пусть что будет!.. Пусть!»

...Фурашов подходил к своему дому. Только минует соседний, двухэтажный, где живут теперь многие семьи офицеров, живут капитан Карась, начклуба Милосердов, и вот он, его домик. Он видел, в доме темно, лишь в кухоньке чуть светилось окно: Валя, выходит, не спала, ждала.

Обогнул густой куст бузины, разросшийся у тротуара, в глаза плеснуло светом, кажется, из окна Милосердовых. И тут же словно бы от штакетника метнулась тень. Фурашов невольно приостановился. И увидел лейтенанта Гладышева.

— Гладышев?

— Здравия желаю, товарищ подполковник!

Голос неровный, одышливый, словно офицер испуган, смешался от неожиданной встречи.

— Откуда? Что так поздно?

— Я... у Губова был, товарищ подполковник, — соврал Валерий. — Домой иду.

— Ну, хорошо... — Фурашов козырнул.

Он не знал, что в эти минуты капитан Карась, тоже идя к дому по другой стороне улочки и уже собираясь пересечь ее, вдруг увидел Фурашова с Гладышевым, освещенных, всего в трех метрах от окна Милосердовых, и попятился в тень. Капитан не слышал, о чем они говорили, воспаленно в голове проносилось: «Гладышев — ясно, Милосердову выглядывал. Знаем, в Егоровске, в ресторане, трепака с ней отплясывал! Постой, постой!.. А этот? Тоже отплясывал на первомайском вечере! Ситуация!.. А что, бабенка легкая, скорая! Капа говорила, будто слышала, как та хвалила Фурашова, — мужчина видный... Интересно, уж не сопернички ли?..»

Из тени вышел, когда скрипнула невидимая дверь фурашовского домика.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Янову, когда он, случалось, оставался один, размышлял о происходящем в мире, раздумывал над обстановкой, какая складывалась после разрушительной и грозной войны, в какую-то минуту до отчетливости зримо воображалось: Земля, планета наша, — вовсе не огромный шар тверди, а всего маленькая светящаяся точка, которая мечется в бесконечной галактике, в вечном ее холоде. Вдруг внезапный катаклизм, вспышка как бы точечной спичечной головки... От подобной осязаемой ясности прошивало, точно иглой, содрогание. И невольно, скованный словно бы пришедшим из бесконечности морозным дыханием, он медленно возвращался к действительности. Давило в затылке, тягуче посасывало в груди.

И тогда возникало иное: перед ним, перед его глазами, представало все в увеличенном виде, будто под мощным, всеохватывающим микроскопом. Огромно реальная Земля: материки, океаны, цепи гор, бескрайние равнины, реки и озера, ледяное безбрежье полюсов, зной экватора, радостно будоражащие многоцветьем сады и поля, мертвое однообразие пустынь, города, деревни, поселки. И везде люди, люди... И то там, то тут пожарища, смоляно-черные космы стелющегося дыма...

Он зажмуривал глаза до ломотной боли — в винно-красном огне вспыхивали и гасли золотистые черточки.

Да, война кончилась. Но отголоски ее еще живут в мире, — вспухают, лопаются язвы, курятся смрадные очаги. Но не в этих вспышках, не в этих отголосках дело. Как всякое сложное, взаимосвязанное явление, в котором были приведены к действию несметные силы и человеческие массы, оно не могло «остановиться», отсечься, точно одним ударом. Так тяжелый маятник часов, казалось бы остановленный с ходу мгновенно приложенной силой, потом делает еще несколько колебаний и лишь тогда затихает, успокаивается.