Удар змеи - [18]

— Иди, коня княжеского проведай! — решительно осадила его мать. — Коли напился, сена ему задать надобно. В курятник глянь, нет ли яиц, и запри на ночь накрепко, полешкой в щель подопри!

— Да знаю я, знаю, — недовольно буркнул паренек и, отпустив ее рукав, вышел из горницы.

— Какой самолюбивый, — сказал Зверев, когда за младшим Андреем закрылась дверь.

— Весь в отца, — невозмутимо сообщила Варвара.

— Это хорошо, — заметил князь. — Как раз из самолюбия и вырастает честь, отвага, чувство собственного достоинства.

— Зачем смерду честь и отвага? Пахарю терпение и послушание куда больше потребны.

Андрей пропустил мимо ушей и этот намек и снова спросил:

— Так ты поедешь, Варя? Поможешь с тяготой моей?

— Так сразу жизнь всю бросить и на край света умчаться? — Она покачала головой. — Не девочка уже. Подумать надобно.

— Думай, — пожал плечами Зверев. — Силой тащить не стану.

Он налил себе квасу, осушил берестяной стакан, налил еще. Варя подождала немного, спросила:

— Ты, Андрей Васильевич, здесь ответа моего ждать намерен?

— На улице холодно, Варенька. До усадьбы далеко. Коли согласишься, надобно сразу подворников от матушки присылать, да сбираться. День всего останется, послезавтра в седло. Некогда туда-сюда мотаться.

— Как в седло? А вещи? Скарб наш, рухлядь всякая. Тут возков пять выйдет, не меньше.

— В Москве все есть, — отрезал Зверев. — Обоз тащить — это лишних две недели в пути. А времени, Варенька, и правда в обрез.

— Прям как в полон берешь! Цап, в чем есть — и через седло.

— Лишние вещи — лишняя морока. А отчего, кстати, у тебя четыре пары валенок в сенях стоят? Вас же тут двое всего живет!

— Сыро в хлеву и на конюшне бывает, вода проливается, когда возим. Одна-две пары сохнут, в других ходим… А ты что подумал?

— И тулупов четыре штуки тоже сохнут?

— А чего мокрые таскать, коли запасные есть? — улыбнулась хозяйка. — В сундуке токмо моль зря сожрет. Так и проветриваются, и польза от них. Жаль, все они Андрею не по росту. Но вроде управляется как-то.

— Понятно…

— Не смотри на меня так! — рывком поднялась Варвара. — Неуютно мне.

— Я и не смотрел.

— А то я не чувствую! — Женщина отошла к печи, загрохотала крышкой, взялась за ухват. Зверев отвернулся, чтобы не смущать хозяйку.

— Сколько у тебя детей ныне, княже? — спросила Варя.

— Трое. Старшие девочки, и сын уже ходит.

— Трое, значит, — повторила она, возвращаясь к столу. — Счастливый. Я ведь все понимаю, княже. Я девка дворовая без роду и племени, ты барчук. У меня лишь любовь, а за княгиней твоей — и титул, и земли, и узы кровные. Тут и не захочешь, а десять раз подумаешь. Коли же отец с матерью решили, и вовсе делать нечего. Понимаю, не виновен ты. И боярин с заботой ко мне… А все равно здесь, в сердце, колет и колет. Колет и колет…

— Варя, Варенька, ты чего? — Он успел вскочить и прижать ее к себе, чтобы не увидеть женских слез. Лишь ощутил, как вздрагивает Варя в крепких объятиях.

— Теперь и вовсе одна… — выдохнула она ему в шею. — Такая вышла забота.

— Не нужно быть одной, — ответил он. — Ты ведь не холопка, человек свободный.

— А не люб мне никто более! Все мы, бортниковы дети, однолюбы! — со злостью стукнула она кулаком ему по спине. Удар получился ощутимым: работа с ухватом накачала женщине крепкие мышцы. Андрей сразу пожалел, что снял зипун, а поддоспешник оставил дома.

Тут в доме хлопнула дверь — и Варвара тут же отпрянула, утерла глаза, наклонилась к горячему горшку.

— В Москву поехали, там одна не будешь.

— С женой твоей под одной крышей жить? Смотреть, как ласкаешься с ней, милуешься, как в опочивальню ведешь?

— Значит, отказываешься? — Хождение по кругу Андрею начало надоедать.

— Думаю, — пожала плечами хозяйка.

— Пятнадцать яиц, — сообщил, входя в комнату, паренек. — Я их в сенях в корзину сложил. Жеребца в конюшню отвел, холодно все же на улице. Красавец конь!

— В конюшню? — переспросил князь, наклонился к слюдяному окошку. — Заболтались мы, Варя. Смеркается. Где стелить мне станешь, красавица? Ехать мне, похоже, уже поздно. Что за места возле твоего хутора, я не знаю, в темноте недолго и заблудиться.

— На сеновале и дворе ныне холодно, там тебя, княже, не оставишь. В светелке своей постелю, за печью, — решила женщина. — Там тепло и тихо. И с утра не потревожу, как затапливать начну.

— Стели, — кивнул Андрей. — День у меня сегодня был длинный, а ночь короткая. Пожалуй, прямо сейчас и лягу.

— Сейчас, токмо лампу запалю.

Закуток за печью оказался весьма уютным. Без окон и всего пять на пять шагов, но зато большую его часть занимала пахнущая полынью постель, а близкая стена выбеленной печи обещала обеспечить теплом на всю ночь. Андрей с наслаждением разделся — устал за время путешествия на привалах в одежде спать, — вытянулся на травяном тюфяке, укрытом свежей простыней, и почти мгновенно провалился в небытие. Князь и не заметил, сколько прошло времени, прежде чем зашуршало сено и тюфяк сгорбился, выталкивая его из сна в реальность.

В светелочке было темно, темно непроглядно. От печи тянуло жаром, и он, не поняв поначалу, в чем дело, отпахнул одеяло, повернулся на спину, раскинув руки, — и попал пальцами в живое тело. Андрей приподнялся, повел ладонью дальше по тонкому сатину. Мягкая нога свешивалась вниз. Он скользнул рукой в другую сторону: вверх, по горячему бедру, попал на мягкий бок и двинулся выше, по ребрам, пока пальцы не обняли горячую грудь.