Удар шпаги - [38]

Разбудил меня грубый пинок сапогом в спину; я испугался, не раскрыл ли кто-нибудь мой секрет, но оказалось, что это всего лишь тюремщик, который принес мне ужин. Снаружи уже смеркалось, и в моей темнице царили густые сумерки, так что отличить дыру от рядом расположенных камней было невозможно. Я подкрепился и, дождавшись ухода тюремщика, снова принялся за работу.

Около полуночи у меня в руках оказался увесистый булыжник, а дыра в стене увеличилась ровно вдвое. Теперь я обладал орудием, с помощью которого мог решить много проблем, и первой из них было — избавиться от наручников. Как это сделать, я уже продумал давно: положив ушко левого браслета на угол каменной ступеньки у входа, я начал бить булыжником по железной заклепке, скреплявшей обе его половинки. В кромешной темноте это было далеко не просто, и множество раз я попадал то по руке, то по пальцу, а то и попросту булыжник выскальзывал у меня из ослабевших рук и я ползал по полу на четвереньках, пытаясь ощупью отыскать его. Но в конце концов труды мои увенчались успехом, и к рассвету мне удалось выколотить заклепку из ее гнезда.

Вскоре должен был появиться мой надзиратель с завтраком, и поэтому я прекратил работу, тщательно убрав за собой все, что могло вызвать у него подозрение. Снова заняв место у стены за табуретом, я опять притворился спящим, прикрыв рукавом рубахи сломанный наручник. Пришел тюремщики, как всегда, остался стоять в стороне, ожидая, пока я покончу с едой, и затем, собрав посуду, молча удалился.

Пытаться избавиться от второго браслета днем было опасно, но я все же не утерпел и, сидя на ступеньках у входа, несколько раз ударил булыжником по заклепке. Звук получился не очень громким и едва ли мог вызвать у кого-либо подозрение, но я тем не менее всякий раз замирал и прислушивался, не раздадутся ли шаги у двери. Собственно говоря, я не так уж и рисковал, поскольку, по моим наблюдениям, тюремщик был настолько же ленив, насколько и груб, и совершал свои обходы строго по заведенному распорядку, точно караул на Хай-стрит в Эдинбурге; кроме того, при свете дня работать было намного легче, и хоть действовать мне приходилось левой рукой, но зато она была свободна!

Продолжая постукивать камнем по заклепке, я размышлял о том, как мне распорядиться обретенной свободой, ибо избавление от кандалов я воспринимал именно так, хоть и оставался узником, приговоренным к смерти, сидящим в каменном мешке за обитой железом дверью. Я мог, например, оглушив тюремщика, попытаться просто выйти отсюда через дверь, но такой вариант был с самого начала обречен на неудачу, поскольку днем в замке повсюду толпился народ, и тюремщика сразу бы хватились, заметив, что он слишком долго не появляется из моей камеры. Мысли мои все чаще возвращались к замурованному камину: не здесь ли кроется реальный путь к спасению? Ведь коль скоро существует камин, значит, существует и каминный дымоход, и если последний достаточно широк, то по нему можно выбраться на крышу, а оттуда бежать будет уже значительно проще, чем из закрытого со всех сторон двора. Прикинув все «за» и «против», я остановил свой выбор на дымоходе: в конце концов, если он окажется чересчур тесным, то у меня в любом случае остается другой выход, через дверь.

Приняв такое решение, я заметил, что заклепка наручника еле держится в своем гнезде и достаточно одного удара, чтобы ее оттуда выколотить; спохватившись, я не стал дольше искушать судьбу и быстро убрал все следы своего рискованного занятия.

Придав кое-как наручникам относительно нормальный вид, чему в немалой степени способствовали сгустившиеся сумерки, я едва дождался прихода тюремщика и наспех проглотил поздний обед или ранний ужин, как вам угодно будет его называть. Очевидно, в моем поведении было нечто необычное, так как тюремщик, уходя, несколько раз обернулся и подозрительно посмотрел на меня; тем не менее он ушел и запер за собой дверь, приписав, по-видимому, все мои странности неизбежным переживаниям смертника в ожидании казни. Я остался один.

В моем распоряжении были вечер и ночь. Одним ударом я вышиб заклепку из наручника и выломал еще пару камней, что заняло у меня всего несколько минут, расширив дыру в стене до таких размеров, чтобы иметь возможность пролезть в нее. Затем я повесил цепь с наручниками на железный прут в окне, «подсказав» таким образом, каким путем я «улетел» из тюрьмы, а сам протиснулся в нишу бывшего очага, притянув изнутри к стене табурет и кое-как снова заложив дыру камнями, чтобы не сразу можно было обнаружить истинный маршрут моего исчезновения.

«Ma foi, — пробормотал я про себя. — Надеюсь, Джереми Коротышка, на сей раз тебе повезет и дымоход не окажется слишком узким!»

Нет, дымоход был не слишком узок и не слишком широк, но — «Mon Dieu!», как сказал бы де Кьюзак, — можно ли было придумать более мучительную задачу для моих ладоней, локтей и колен, чем карабкаться вверх по этой заросшей сажей печной трубе? Не успел я подняться и на десяток футов, как едва не задохся от копоти, пыли и гари, а штаны мои на коленках протерлись до дыр, что можно было сказать и о локтях; но я тем не менее упорно продолжал свой путь, стараясь производить как можно меньше шума, срываясь, соскальзывая, цепляясь за малейший выступ, пока не уперся в неожиданное препятствие. В этом месте труба моего камина соединялась с другим дымоходом, и выше места соединения его шахта сужалась настолько, что протиснуться сквозь нее было совершенно невозможно.