Удар шпаги - [21]

Несмотря на голод, я был слишком возбужден, чтобы уделить достойное внимание содержимому моей тарелки, и вскоре отодвинул ее, вновь погрузившись в размышления и вновь перечитывая бесценные документы. Чем больше я вчитывался в них, тем более впадал в сомнения относительно того, какого пути следует мне придерживаться, пока наконец бесцельное сидение не стало мне невмоготу; спрятав бумаги в безопасное место, я выскочил из комнаты и, заперев за собой дверь, бросился вниз по лестнице в надежде, что свежий вечерний ветерок охладит мой разгоряченный мозг и позволит привести мысли в порядок. Стало уже темнеть, и в воздухе носилась промозглая водяная пыль, но я не обращал внимания на сырость и торопливо шагал по узкой и крутой улочке, а в голове у меня роились сотни фантазий и предположений, точно пчелы в растревоженном улье.

Насколько я понимал, с имеющимися у меня бумагами я мог поступить тремя способами, но решить, какой из них выбрать, было не так-то просто: ведь если мой ход будет удачным, то меня ждет, бесспорно, немалое вознаграждение, однако в противном случае я лишусь головы с такой же очевидностью, как то, что меня зовут Коротышкой. Конечно, был еще вариант, при котором я ничего бы не выиграл и не проиграл: уничтожить бумаги, и дело с концом; но у меня душа не лежала поступить с ними таким образом, хотя по примеру своего деда мне следовало бы знать, насколько опасно вмешиваться в государственные дела. Так должен ли я был использовать попавшую мне в руки страшную силу так, как это, несомненно, сделал бы де Кьюзак, если бы не погиб от руки де Папильона?

Должен ли я пойти в некий аристократический дом — расположенный, кстати, не так далеко от того места, где я находился, — и стать причиной войны и всенародной кровавой смуты; стать инструментом, при помощи которого старая религия вновь будет восстановлена не только в Шотландии, но и в Англии; стать, по сути дела, освободителем несчастной пленницы, губящей свою молодость и красоту в подземельях английской темницы? Мысль об этом взволновала меня больше всего. Я был шотландцем, и королева тоже была шотландкой, представительницей королевской династии Стюартов, наследницей древнего рода Брюсов, — и теперь она томится в заточении, а ее судьба находится в моих руках, в руках бывшего школьного учителя из Керктауна!

Затем другая мысль пришла мне в голову, и я вспомнил рассказы отца о кострах и пытках, о жирных и порочных священниках, истинном проклятии для страны, о голосе Великого Реформатора, гремящем с кафедры старинного собора, о пролитой крови и героических подвигах, совершенных ради освобождения родной земли и уничтожения покрова невежества и суеверия, ослеплявшего глаза и души мужественных людей, населяющих эту землю. Я подумал обо всем этом, и протестантская кровь в моих жилах отмела прочь всякие сомнения. Я решил, что делать: новой вере ничего не будет угрожать, а Елизавета останется царствовать в Англии, как и до сих пор.

Видит Бог, я был наивным глупцом, полагая, будто все зависит от меня, что судьбы народов находятся в моих руках и я могу одним ударом изменить ход истории; но я был молод тогда, молод и горяч, и, быть может, немного чересчур легко поддавался возбуждению и азарту великих надежд. Впрочем, в тот вечер это не играло большой роли, ибо когда я принял решение и остановился, чтобы продумать свои дальнейшие действия, то краем уха уловил за собой шум шагов, крадущихся и осторожных, как у кота, охотящегося за птичкой.

С трудом подавив желание обернуться, я проверил, легко ли вынимается моя шпага из ножен, и пожалел, что не захватил с собой кинжал де Папильона; затем я как ни в чем не бывало двинулся дальше, нарочно выискивая темные углы, чтобы иметь больше шансов разгадать намерения таинственного преследователя. Напрягая слух, я убедился в том, что шорох шагов становится все ближе и ближе, и вновь холодная дрожь пробежала у меня вдоль спины, как тогда, во время нападения стада коров.

В следующий миг я нырнул в тень, отбрасываемую широким балконом; шаги ускорились, стали раздаваться совсем рядом и остановились; не долго думая, я молча мгновенно повернулся на каблуках и перехватил занесенную надо мной руку с ножом.

Рука убийцы уже начала описывать свою роковую дугу, когда я, воспользовавшись направлением ее движения, помог ей продолжиться и резко завернул руку за спину: владелец руки и ножа завопил от боли, согнувшись пополам и пряча лицо в полах плаща; нож выпал из его обессиленных пальцев и со звоном отлетел куда-то в темноту.

— В чем дело, сэр? — прошипел я, доставая шпагу из ножен. Яростно брыкаясь и изворачиваясь, бандит пытался вырваться из моих цепких пальцев, но я держал его, точно в клещах, все сильнее загибая ему руку, пока боль в неестественно вывернутых суставах не стала невыносимой. Видя бесполезность своих попыток освободиться, он перестал сопротивляться и лишь продолжал проклинать меня на чем свет стоит, требуя немедленно отпустить его. Я еще пару раз поддернул ему руку и, когда он наконец замолк, приставил острие шпаги к его спине и приказал идти вперед; в таком необычном виде я привел его к себе домой, поскольку в столь поздний час помешать нам было некому, да еще и дождь усилился, а ночь, как я уже сказал, была темная, хоть глаз выколи.