Удар милосердия - [6]

При таких обстоятельствах Диниш надеялся получить разрешение играть в доме городских старшин, не завися от капризов погоды и переменчивой щедрости толпы – платили за такие представления непосредственно из городской казны. И, может быть, пробиться в нескончаемую череду празднеств при императорском дворе…

Действительность оказалась куда суровей. Новые законы не требовали преследований актеров, но накладывали на них существенные ограничения. Играть можно было только в определенных местах, в основном, в гостиничных дворах. Что, когда и сколько раз представлять, решал церковный совет. Все эти ограничения, безусловно, не касались тех комедиантов, кому дозволено было развлекать особу императора и его приближенных. Но там все теплые места были забиты под завязку. И приезжим актерам, не имевших в столице покровителей, попасть в число счастливцев было почти невозможно.

Так что все получилось, как обычно. Лучше, чем могло бы, но хуже, чем хотелось. Церковный совет дозволил только «Святую Гизелу», говорят, по ходатайству настоятельницы монастыря во имя этой святой, поскольку досточтимая особа, происходившая, вдобавок, из знатного семейства, питала слабость к назидательным представлениям. На Соборную площадь их не допустили, но узнав, что там теперь происходят публичные казни, Диниш счел, что это к лучшему. Такой сильной конкуренции они бы не выдержали. Дагмар, представляя святую Гизелу, сумеет пронять толпу и у Соляного рынка. Он не ошибся. Дагмар любила этот миракль не больше, чем он, может, даже меньше, но когда доходило до дела, оба умели отодвинуть личные пристрастия в сторону.

Голос Дагмар изменился. Он стал нежным, ласковым, почти вкрадчивым – святая Гизела уговаривала злую царицу покаяться. И тримейнские ремесленники со своими увесистыми женами и сопливыми детьми, недоучившиеся клирики и подслеповатые писцы, богатые негоцианты и бедные дворяне – все, кого в этот час занесло на площадь, слушают, затаив дыхание, и надеются, что все кончится хорошо, и святую не казнят! И никто не узнает в Гизеле ту, что недавно выламывалась перед ними в буффонаде! Труппа, носящая гордое наименование « корпорация гистрионов «Дети вдовы», насчитывала всего шесть человек, и умение быстро, почти мгновенно переодеваться и менять грим было необходимым условием представления.

Как и положено, злодейка не раскаялась.

Матфре, изображавший палача, накинул на шею Дагмар петлю и принялся старательно душить. Но не успела еще публика прийти в себя от ужаса, как последовало справедливое возмездие. Черти – братья Гиро и Баларт – потащили злую царицу в ад, чем, к общей радости, представление и закончилось. Обычно его завершала общая пляска, но теперь церковный совет это запретил. Что ж, раз так, Диниш велел Дагмар и Зике и не высовываться. Нечего им отвлекать публику, пока «черти» с шуточками и гримасами будут собирать деньги. Матфре тем временем уберет в повозку задник, трон и прочее барахло.

К закату повозка вернулась на Южное подворье. Диниш, успевший по дороге избавиться от длинной накладной бороды царского советника, пошел договариваться с хозяином насчет вечернего представления. Там, как и ожидалось, требования были обратны желаниям церковного совета. Пляски, музыка, и никаких назиданий.

Вернувшись во двор, он застал Дагмар у бочки с водой. Она сменила наряд святой на старое холщовое платье. сняла черный парик и смывала с лица белила и уголь.

Всякий знает, что святые, знатные дамы и влюбленные девицы должны иметь золотые волосы и голубые глаза. Черные волосы (а у мужчин также и бороды) пристали только злодейским персонажам, а рыжие – предателям. Но Дагмар настояла на том, чтобы надеть черный парик и обвести глаза широкими черными полосами. И – странное дело – в этом облике она удерживала внимание толпы сильнее, чем любая другая актриса на памяти Диниша. Он уже перестал с ней спорить. Но его порой зачаровывало, если не пугало, когда она избавлялась от грима. Женщина, мужчина, чертовка, святая, неважно кто : персонаж, полный жизни и огня, в реальность которого успел поверить, исчезает, и на твоих глазах из под него проступает – нет, не другой. Никакой. С картины стерли краски, остался непрорисованный холст.

Диниш не отличался красотой даже в молодости – у него были торчащие скулы и приплюснутый нос. Но его это не смущало. Он любил говорить, что не смазливая рожа, а рост и голос делают актера. Может быть, к актрисам это было не вполне применимо, но… Рост у Дагмар был подходящий, голос богатый, а облик совершенно бесцветный. Когда Диниш с ней познакомился, она была еще более «никакой», чем теперь. За годы бродячей жизни она хотя бы загорела, а раньше кожа ее казалась такой же тусклой, как глаза и волосы.

Она утерла мокрое лицо рукавом и сказала в пространство:

– Чтоб я еще раз стала произносить эту чушь…

– Сколько раз я слышал от тебя такой зарок…

– Возможно. – Это было любимое ее присловье, и Диниш поморщился, услышав его.

Из повозки высунулся Матфре и махнул рукой. Диниш догадывался, о чем будет беседа, и это доставляло мало радости. Но когда-то обсудить дела было нужно, и он последовал за помощником.