Удар мечом - [97]

— Вы там были приметкой гостьей. И естественно, мне сразу же сообщили о появлении в тех местах дочери известного общественного деятеля профессора Менжереса. Специально за вами устанавливать слежку не было необходимости, согласен, это было бы с моей стороны неинтеллигентно. Да и людей у нас мало — за всеми не углядишь, к каждому курьеру сопровождающего не приставишь…

— Опять же спасибо! А я ведь, наивная, думала: таким, как я, доверять надо полностью! Можете вы распорядиться, чтобы Настя принесла после дальней дороги рюмочку? Продрогла и… привыкла…

«Не хватало еще, чтоб алкоголичкой стала», — подумал Сорока, попросив Настю принести чего-нибудь выпить.

— В Зеленом Гае у каждого свежи в памяти интересующие вас события. Марию Шевчук хорошо помнят. Нечай мне сам рассказывал, как преследовал ее однажды на плантации подсолнечника и едва не погиб от пули телохранителя. Он ненавидит Марию лютой ненавистью, прямо белеет, как только упоминается ее имя, считает предательницей, ярой националисткой и прочая и прочая. А его жена, Влада, наоборот, думает, что учительница была неплохим человеком, случайно попала к националистам и уже не смогла от них отделаться…

— Слушайте, Ива, вы будто нарочно меня злите: разве позволительно так говорить о наших верных соратниках?

— Вы кого имеете в виду: Шевчук или тех, кого она вокруг своего пальчика обвела?

— Тьфу, пресвятая дева Мария, какая вы въедливая…

— Это вам за слежку! По существу: никто в Зеленом Гае не знает, что стряслось с Шевчук. Все убеждены, что она погибла во время ликвидации сотни Стася Стафийчука. А вот от чьих рук — здесь мнения расходятся. Нечай уверен: убил кто-нибудь из участников облавы, когда она пыталась уйти. Другие придерживаются версии, будто погибла от руки одного из телохранителей Стася, вырвавшихся из кольца. Остап Блакытный все это время не получал от Марии ни одной весточки, хотя и пытался ее отыскать: Но…

— Но…

— Влада утверждает, будто видела несколько месяцев спустя Марию Шевчук в нашем городе.

Сорока встрепенулся, как гончая, напавшая на след. Его бледное анемичное лицо порозовело, коричневые круги под глазами обозначились четче. В комнату некстати заглянула Настя, хотела что-то спросить. Сорока властным жестом загнал ее обратно за дверь.

— Где? Когда? При каких обстоятельствах?

— Влада рассказывает, будто приезжала в город за обновками к празднику. И вот на железнодорожном вокзале столкнулась лицом к лицу с Марией. Влада настолько удивилась, что даже не окликнула. А когда опомнилась — учительницы и след простыл, она затерялась в толпе, как раз подошел пассажирский из Киева, на перроне было много людей. Мария была одета как деревенская девушка: вышитая блузка, кептарь, цветастый платок, сапоги хромовые…

— И все это успела заметить ваша Влада?

— А вы разве не знаете женскую психологию: сперва обратить внимание на одежду, а потом уже на человека?

— Скажите, а не помнит ли Влада, были при Шевчук вещи, ну там чемоданы, сумка?

— Вот, вот, друже референт, меня это тоже заинтересовало. Влада говорит, что учительница не была похожа на отъезжавшую, скорее пришла кого-нибудь встретить.

Референт процедил сквозь зубы:

— Если она в городе — тогда можно заказывать молебен за упокой души ее грешной. Родная ненька ее трижды в гробу перевернется, когда мы доберемся до предательницы.

Ива с любопытством посмотрела на Сороку: высох весь от ненависти, полцентнера костей и три кило провяленного мяса, леса да бандитское подполье все человеческое из него выветрили.

— И откуда у вас такая жестокость? Вы с Марией Шевчук враги: откровенные, непримиримые. Понятно: или вы ее, или она вас. Попадетесь учительнице на мушку — у нее рука не дрогнет, слеза не покатится. Но издеваться над вами она не станет. Вы же из нее жилы вытянете, все тело измордуете и только потом убьете.

Ива говорила неторопливо, будто размышляла вслух.

— Вы это к чему? — насторожился референт. Он все никак не мог определить: как же ему вести себя с этой своенравной особой? С одной стороны — она находится в его «зоне», следовательно, обязана выполнять все его приказы. И Офелия не возражает против этого, сама сказала: «направлена в ваше распоряжение». С другой стороны, за ее спиной — центральный провод. Мало ли о каких инструкциях она умолчала…

Рен запрашивал — надежна ли? Боится проводник, что опять вместо курьера прибыла чекистка. Нет, такими чекистки не бывают — слава богу, Сорока в своем ремесле кое-что понимает. Ива — наших, лесных кровей, ей уроки преподавал сотник Бурлак — видно по стилю. У Сороки нюх хороший: по характеру, по норову сразу можно вызнать, на каких лугах лошадка паслась. Надо будет сообщить Рену, что Менжерес вне подозрений.

— А к тому, — зло проговорила Ива, — что нельзя давать волю эмоциям! И не потирать руки от удовольствия, представляя, как будете мучить Шевчук, а действовать в соответствии с законами нашей организации!

— Так я же именно про то… — растерялся Сорока.

— Нет, вы о другом… Рассуждаете не как референт службы безопасности, а как заурядный палач…

— Прекратить! — Сорока побледнел от негодования. Оскорбление тем более было обидным, что еще никто из руководителей краевого провода не ставил ему в вину жестокость.