Удар мечом - [89]

— С весной, по черной тропе, когда укроются леса зеленью, мои люди выйдут из схронов — из тайных убежищ. Для каждой группы, каждого «боевика» намечены конкретные цели: села, партийные и советские работники, председатели колхозов, активисты. Над этим потрудилась наша служба безопасности. Удары — беспощадные, по самым уязвимым местам — будут следовать один за другим. Надо создать впечатление силы — тогда, может быть, удастся пополниться новыми людьми. Я не скрываю от своих, что это последнее наше лето, оно все решит…

Рен перечислял имена, называл села, которые подвергнутся кровавым налетам. Он спокойно, деловито говорил о том, что снова отдан приказ не щадить никого — пусть в страхе содрогнутся села, и тогда страх станет союзником ослабевших отрядов Рена.

Курьер крепко пожал руку проводнику.

— Я доложу центральному проводу, что ты делаешь все возможное для нашей борьбы. — Посоветовал: — Разбейтесь на мелкие группы, рассредоточьтесь по всему краю. Ставку необходимо делать на внезапность, подвижность, мобильность. Ударить и скрыться в лесах, чтобы ударить в новом месте, где не ждут. Вносить панику, сеять страх, уничтожать сильных, ломать, ставить на колени слабых — это оправдано опытом предыдущих лет.

Холодная, рассчитанная жестокость сквозила в каждой фразе проводника, в деловитых вопросах и советах закордонного курьера. Люди, о которых говорил Рен, спокойно работали, им было нелегко, они лечили раны, нанесенные республике войной, не щадили себя во имя счастья своих сограждан. А над их жизнью нависла смертельная опасность — взбесившиеся собаки бросаются на каждого, кто повстречается на пути.

Дубровник не случайно так быстро согласился с проводником: у него созревал план, который мог значительно ускорить развитие событий.

Рен мучительно размышлял, почему курьер ни слова не сказал о его уходе за кордон. Он прямо спросил:

— Значит, решили там, в центральном проводе, не менять меня?

— Да. Тебе доверяют полностью. Новому человеку необходимо время, чтобы начать активно действовать, а это означает утерю и тех немногих позиций, которые мы сохраняем.

Рен внутренне был готов к такому ответу. И все-таки наперекор здравому смыслу в душе он надеялся, что, может быть, Дубровник пришел ему на смену или предоставит право выбора преемника из местных вожаков, и тогда он, Рен, уйдет курьерской тропой к спокойной жизни, а умирать останутся другие. Уныло сжалось сердце. Все-таки доберутся до него чекисты.

Дубровник втолковывал:

— Ты уйдешь осенью, перед новой зимой, когда придется сворачивать акции. Тебя примут как национального героя. Само собой, центральный провод позаботится, чтобы у тебя были приличные условия для дальнейшей жизни. Наши вожди умеют ценить преданность…

— Что же, устроим Советам жаркую весну, чтоб и в Московии припекло. Пройдемся еще раз огнем и мечом.

Рен молодцевато расправил широкие плечи, прошелся по бункеру. А в глазах притаилась тоска, она подбиралась к сердцу, нашептывала: «Никому ты не нужен там, в Мюнхене, потому и оставляют в лесах…» Рен прикидывал: сможет ли он, даже если погибнут все «боевики», будет уничтожена вся сеть, продержаться весну и лето, остаться в живых? Был только один выход — бросить в бой всех, а самому еще глубже уйти в подполье, на всякий случай заложить новые запасные базы, чтобы было где укрыться от облав. «Когда окончательно обложат со всех сторон, уйду в город — там искать не будут, — размышлял Рен, — знают, что я в лесу». Для этого у него были припасены добротные документы.

Дубровник примерно догадывался, о чем думает проводник, и едва сдерживал злорадную ухмылку: «Подожди, я тебе приготовил сюрприз».

Роман Чуприна неподвижно, как каменная глыба, сидел на колченогой табуретке. Со стороны могло показаться, что он абсолютно равнодушен к разговору главарей. Но это только показалось бы.

Если бы каждый из троих высказал свои мысли вслух и их можно было записать, то получилась бы очень любопытная стенограмма этой беседы «про себя»:

Рен: «Плюнуть на все и уйти без приказа? Кому я там нужен, в Мюнхене? Прозябать на задворках? После стольких лет борьбы исчезнуть в неизвестности? Нет, рано складывать оружие, еще не все потеряно… Год выдержать можно».

Дубровник: «До весны — четыре месяца. Столько ждать нельзя. Руководители центрального провода не поймут такой заминки. Конечно, абсурд начинать активные действия сейчас, когда леса в снегах. „Боевиков“ выбьют очень быстро. Ну и пусть. Зато снова загремят выстрелы и их эхо услышат на Западе».

Чуприна: «Сбежать хочешь? А на кого хлопцев бросишь? Свою шкуру спасаешь?»

Дубровник: «Надо заставить его действовать сейчас, еще до моего ухода. И сделать это руками чекистов. Если бы вдруг что-то толкнуло их прочесать леса, выпотрошить схроны? Тогда бы Рен вылез из берлоги и тоже начал бы огрызаться, как медведь-шатун».

Каждый из троих думал о своем.

— Есть еще одно дело, — первым нарушил молчание Дубровник. — Оно касается Офелии. По нашим сведениям, у нее все нормально, хотя она одной из первых испробовала легальный путь на восток. Открою тебе большую тайну — часть своих сил мы хотим в недалеком будущем перебросить из других районов на ваши земли. Эта операция рассчитана на будущее: люди будут внедряться, выжидать момент, чтобы снова взяться за оружие. Офелия — первая ласточка. У нее было специальное задание — прощупать возможности легализации и попытаться создать вспомогательную организацию из молодежи, которая встречала бы наших, оказывала им на первых порах поддержку. Мы понимаем, что можем потерпеть поражение и тогда придется спасать уцелевших. Контингент, среди которого Офелии рекомендовано работать, — молодежь. Одна из наших последних инструкций гласит, что каждый сознательный борец должен подготовить себе смену. Иначе мы останемся без будущего.