Учитесь плавать - [40]

В комнате вдруг стало совсем темно. Галька ощупью вышла на балкон, и внизу тоже ничего не видно. А тишина, какой не могла припомнить. Страшно. Так вот она — бездна! Обернулась в комнату и опять спросила.

— Куда мы, Боренька, что с нами станет?

— Не спрашивай ни о чем, не знаю. Знаю только, что пора.

Они стояли друг против друга.

— Ты королева, Галина, — заговорил Борис торжественно, — белая королева, в царство твое, возьмешь ли меня?

— А то как же, куда ж я без тебя, да и не положено королеве одной?! — Галька прыснула в кулак. Она с радостью поверила бы, что Боренька спятил, мигом вызвала бы перевозку и сама с ним поехала, пусть в дурдом, но лишь бы вместе и лишь бы закончился этот странный день, что пронизал ее под конец до костей. Боренька потянул ее за руку на кровать, и она упала, не зная толком, то ли плакать, то ли смеяться. На мгновение засомневалась, а тот ли он, о ком мечтала всю жизнь втайне от Лиданьки. А что, как не тот? Тогда к чему эти мучения? Она прислушалась к себе. Было тихо, как на улице. Казалось, сердце тоже остановилось. «Может я уже мертвая, как узнать наверняка? И что есть я? Мысль? Порыв? Дуновение ветра? Или может быть, пугающая тишина — это тоже я? Вот и Боренька затих», — Галька мелко задрожала. В одну секунду пробежав всю свою жизнь, чуть не всплакнула от горя, что ничего не поняла, ничего не открыла.

— Боренька, — взмолилась она, — может никуда не надо, давай здесь останемся, в выходные за город съездим, на лодке покатаемся, я во сне видела, а?

— Разве это теперь от нас зависит?

— От кого же, Боренька?

— От хозяина.

Галька аж подпрыгнула, но Борис не заметил.

— Мы уже невольны распоряжаться, раньше надо было:

— От Бога что ли? Так и скажи, а я тебя хотела еще давеча спросить, он видит нас?

— Таких, как мы есть, не видит, но иных, которых сами боимся — видит.

Галька задумалась. Ей и самой не верилось, что каждый ее шаг кем-то учитывается и куда-то причитается, от чего-то отнимается, а к другому складывается.

— А какие мы, которых он видит? К примеру я?

— Видит, какая ты в любви самоотверженная, себя не жалеешь, телом не гордишься, а вроде, как похерила его. Не ешь, не пьешь толком:

— Хорошо ты со мной говоришь. Жалко, что сам мало знаешь, не можешь научить.

— А ты не думай ни о чем, просто подчинись.

— Чему, Боренька? Страшной тишине?

— Пусть тишине, это лучше, чем ничему.

— Скажи, а что тебе я? Почему я? Красивая что ли?

Боренька сильно подвинулся и опять, как тогда, наполовину въехал в нее телом.

— Может и красивая, не в этом дело, мало ли красивых? В самый первый раз, при Лиданьке, ты пробудила смутное воспоминание, что так и должно быть — я в тебе, ты во мне. Я не задумывался, какая ты, наверное, хозяйка дрянная, мать вряд ли из тебя получилась бы. Ты зажигательница Огня! Лиданька, уверен, тоже. Поэтому вы были вместе.

Ревнивое чувство шевельнулось в Гальке, и она чуть не выдала юшошескую тайну, но вовремя прикусила язык. «А что, если все наваждение? Лиданька приедет и развеет его».

Борисик все более и более влезал в нее. Она щупала ступней простыню, боясь приподнять голову и посмотреть вниз. Ей чудилось, что там творится нечто невообразимое. Наткнувшись на скомканную ткань, дорисовала страшную картину тотального Боренькиного исчезновения. Вот он ступил ей на ногу и скользнул внутрь, как в хорошо разношенную калошу. Она пошевелила пальцами, уступая место. И с другой стороны подвинулась. В бедрах стало тесновато. Она поинтересовалась, как бы между прочим, как он намерен распорядиться членом?

Борис усмехнулся.

— Тебе доверяю, хоть до смерти жаль расставаться с ним.

Его лицо все еще было рядом, и Галька расстроилась, что видит его последний раз.

— Не плачь, — успокоил Борис, — у нас будут другие лица, эти мы здесь оставим.

— Какие? — заволновалась Галька, — красивые?

— Необыкновенные, — он крепко обнял ее и поцеловал в губы.

Она опять встревожилась о члене и полезла рукой между ног. Теперь член уже принадлежал ей. Глубоко войдя корнями внутрь, напоминал дерево. Галька сжала ноги, примяв ветви, и погладила ствол.

— Жаль, что он растет вниз, его пышная крона могла бы укрыть в своей тени многих путников, — поделилась с Борисом.

Но повернув голову обнаружила, что она одна. Ей опять стало страшно. «Дальше что?» — лихорадочно заметалась мыслями и попыталась встать, но не тут то было. Локти уперлись во что-то твердое и холодное. Потолок упал к самому лбу, и сдвинулись стены. «Ах, воздуху, воздуху», — крикнула, но никто не услышал зловещее шипение. Галька заскреблась в потолок и застучала пятками в пол. «Кто-нибудь, помогите! Да что же это такое?!», — бесилась еще долго. Вдруг сквозь узкую щель в потолке разглядела знакомые лица. Но никто и не думал ее выручать, напротив, постояв над ней секунду, другую, принялись швырять землю, которая тут же забила пусть маленькое, но окошечко в ускользающий мир, и плотная тьма окутала странное помещение. Галька в ту же минуту рванула напролом, будто точно угадала цель. И мрак внезапно расступился вокруг небольшого, в несколько взмахов, озерца. В центре, на одном месте, кружилась лодочка, весла, словно плети, болтались по бокам, а в в лодочке, занимая ее всю целиком, стояла странная фигура. Ни мужчина, ни женщина. Нечто среднее. Сквозь прозрачную декольтированную распашонку, глядели вишневые, напряженные соски. Галька разинула рот и тихо присела на берегу. Фигура медленно раскачивалась вверх-вниз, в поклоне утопая в кроне раскидистого дерева, что росло у нее между ног. С берега его можно было принять за эрегированный кверху член. Стояла послеполуденная жара. Внезапно возбудившись, предвидя небывалое соединение, Галька кинулась в воду. Не ощутив прохлады при погружении, быстро, словно вихрь или мысль, оставив дрожащий воздух позади, достигла центра и приласканая тенью, закачалась вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз.