Учитель - [20]

Казак помоложе схватил свечку со стола и направился ко мне. Казаки тоже встали и подошли, с удивлением рассматривая мою одежду.

– Никак из благородного сословия будут, господин старший урядник, - тихо сказал молодой казак.

– Пожалуй, так, - сказал Иван Петрович и распорядился, чтобы меня развязали.

Руки мои были развязаны так быстро, что у меня закралось сомнение в том, а был ли я вообще связан или просто так по своей воле руки за спиной держал. Тряпка имела достаточно противный вкус и я начал искать место, куда бы сплюнуть.

– Да Вы не стесняйтесь, господин хороший, плюйте прямо на пол, потом уберем, - сказал старший казак. - А позвольте полюбопытствовать, откуда и кем Вы будете, и как в такую позднюю пору здесь оказались?

Что мне им сказать? Если верно то, о чем я думаю, то меня во время рассказа скрутят и как сумасшедшего отправят в дом призрения под опеку какого-нибудь Земляники, если не отдадут под суд за святотатство. Остается одно, брать инициативу в свои руки.

– А вы-то, братцы, что здесь делаете? - спросил я достаточно командным тоном.

– Так что службу несем, Ваше благородие, - ответил старший урядник. - Служба гарнизонная обязывает к охране покоя местных жителей и быть готовым к отражениям степняков. Стоит только караулы снять, как о том сразу степь известят, и будет набег на казачьи линии. А тут еще ловкачи нашлись, которые стены крепостные на кирпичи разбирают, чтобы печки в домах и банях строить. А некоторые эти кирпичи и на базар вывозят продавать. Есть спрос, вот они и воруют. На чего есть спрос, так то и воруют, чтобы продать сразу. А Вы, ваш бродь, какому Богу молитесь?

– То есть как какому, Иисусу Христу нашему. А с чего вопрос такой у тебя получился?

– Да Вы, ваш бродь, на икону нашу не перекрестились.

– Да как же я перекрещусь, когда вы мне руки назад завернули и тряпку грязную в рот затолкали.

– Оно и верно, а сейчас перекреститься сможете.

– Конечно, - Я подошел к иконе и увидел темный лик Спаса, но в глазах была такая живинка, какую невозможно увидеть в темном помещении. Я перекрестился и блеск в глазах исчез.

– Извиняйте, ваш бродь, думал вы из другой веры, из басурманской, а еще хуже из иудейской.

– Чем же тебе Иудеи не угодили?

– Дак, они же Христа нашего распяли.

– Ну, Христа, если точно сказать, распяли римляне. А Иисус сам иудейской национальности. И молитесь вы иудею и если вы к иудеям плохо относитесь, то и к Христу вы относитесь так же.

– Да быть такого не может.

– А ты завтра, у батюшки полкового спроси. Это же любой человек знает.

– Надо же, - удрученно помотал головой Иван Петрович и затих.

Я сидел и думал о том, что, может быть, я на лестнице упал и сейчас лежу внизу и мне все это кажется. Я похлопал себя по карману пиджака, достал папиросы и предложил им закурить. И они закурили, глядя на меня. Похвалили табачок, скурив его в три затяжки.

– Хороший табачок, аглицкий, - сказал Иван Петрович, - нашему господину есаулу из Лондона ихнего присылали. Небось, дорогой табачок-то. Мы в основном трубки курим. А те, которые по старой вере живут, так те вообще табак не потребляют.

Разговор никак не складывался. Я не знал, что им сказать и казаки не знали, о чем меня спросить. Выручила природная сметка русского человека:

– А не откушаете ли с нами, Ваше благородие, чем бог послал? - спросил Иван Петрович.

– А не объем ли я вас, братцы? - задал я в свою очередь вопрос.

Взятое от Льва Толстого обращение к солдату «братец», кажется, срабатывало, расставляя по своим местам сословия в том месте, где я оказался. Как тепло звучит слово «братец» и как оно сильно отличается от уголовного «братан» и от церковного «брат».

Я подсел к столу. Мне подвинули глиняную чашку с борщом, подали деревянную ложку без какой-либо хохломской росписи и отдельно положили половинку куска хлеба, отрезанного от большого черного каравая, лежащего на краю стола. Сами казаки перекрестились на образ в красном углу, налили борщ в большую миску и степенно по очереди стали хлебать его, поднося кусочек хлеба к ложке, чтобы не капнуть на стол.

Попробовал борщ и я. Вкус у борща был отменный, наваристый.

– А что, Ваш бродь, слышно о замирении в Крыму? Кампания вроде бы закончилась, а раненые и увечные с тех краев продолжают приезжать. Никак война до сих пор продолжается? Вот и англичане с басурманами снюхались против России войну вести. Не так давно Наполеона отбили, и опять на Россию нападают. И кыргызы тоже на нас косо смотрят, - начал разговор Иван Петрович, как командир, который ближе находится к высокому начальству, и поэтому был более осведомленным во всех делах.

Его слова меня озадачили еще больше. Получается, что на дворе 1855 год. Почти восемьдесят лет назад. Да этого быть не может. Я выглянул в узенькое окно-бойницу и не увидел ничего, что привык видеть каждый день. Всюду темно и низенькие дома вокруг. Откуда-то издалека доносился лай собак.

– Пойду я, Иван Петрович, покурю на улице, - сказал я.

– А идите, Ваш бродь. Сейчас хорошо очень улице, - ласково сказал казак, - там шагах в десяти есть будочка такая маленькая с дверцей, так Вы там поосторожней, не ушибетесь.