Учимся рисовать карандашом - [4]

Где?

В следующей главе вы не узнаете где , но я напишу о том, как пришлось добывать знания мне.

Глава 4. Я начинала с манной каши

Это не обучающая глава, можно не читать.

Я училась в сибирской глубинке. Но я кайфую от рисования с детства, и мама, пытаясь завлечь меня в музыкалку, была удивлена тем, что мне это не интересно. В маминой семье многие родственники свободно играют на различных музыкальных инструментах, имея при этом простые рабочие профессии. А я как будто не из этой семьи. Я рисую! В кого я пошла? В семье никто не занимался подобной ерундой!

Все началось с манной каши, которую я мазала на стену, еще не умея ходить. Потом у меня появилась маниакальная страсть к карандашам, краскам, альбомам. Когда альбом заканчивался, в ход шли все мало-мальски подходящие бумажки и стены. Однажды белое постельное белье я раскрасила яблоком, потому что узнала, что сок яблока не отстирывается. Помню, как мысленно гордилась собой во время этого процесса. Ведь я первая додумалась рисовать яблоком!

Моя бабушка еще хранит эту простыню. Мама не успевала закупать альбомы и тетради, они уходили десятками в неделю. Зато с выбором подарка на день рождения проблем не было. До сих пор сохранились детские воспоминания о том, как я перерывала весь дом в поисках тайника с подарками, приготовленными мне на день рождения. И находила. Там обязательно были краски или карандаши! О, это было так мучительно приятно рассматривать новенькие разноцветные палочки карандашей (раньше карандаши продавались не заточенными) и представлять, какого в точности цвета след будут оставлять они на бумаге. У меня не было любимого цвета, мне нравились все!

Потом была художка (детская художественная школа), в которую по итогам вступительных экзаменов меня взяли сразу во второй класс. В художке мы учились в основном друг у друга. Это происходило так: сделал пару мазков, пробежался по классу, посмотрел, как у других, и постарался повторить, как у того, у кого, по-твоему мнению, получается лучше. Основная масса бегала, некоторые кричали: «Не смотрите у меня!». В последнем классе мне надоело заниматься таким самообучением, и я чуть не бросила школу перед самым ее окончанием. Но учитель оказался человеком добрым и настойчивым, стал ходить ко мне домой и уговорил меня окончить школу и получить свидетельство.

Далее был период небольшого внутреннего и внешнего противостояния.

На дворе 90-е годы, зарплаты не платят, денег на руках нет, чудовищная инфляция и голодные люди. Ни картины, ни искусство совершенно не востребованы. Моя семья была в шоке от того, что я хочу стать художником. Это было то же самое, что сказать: «Я хочу умереть с голоду». Год я проучилась в медицинском институте, потом замужество, рождение дочери. Любящий муж – желающий, чтобы я сидела на его шее и занималась домашним хозяйством. Любая нормальная женщина была бы счастлива. Но я-то ведь с детства ненормальная. И с этим надо как-то жить.

И вот, когда мои родные смирилась с тем, что «в семье не без урода», я поступила на ХудГраф – художественно-графическое отделение педагогического колледжа. Но на ХудГрафе началось то же самое, что и в художественной школе. Такие предметы, как педагогика, черчение, методика ИЗО, история искусства, преподавались хорошо и строго. А вот с рисунком и живописью началась такая же ерунда, что и в художке. Преподаватель ставил задачу и уходил. Студентам-то это в радость, они за дипломами пришли, а я – за знаниями. Я слишком долго боролась за право на это образование, чтобы просто время проводить со студентами. У меня дома малюсенькая дочь и голодный муж!

Мне не нравилось это еще и потому, что в моей группе никто не рисовал на таком уровне, чтобы мне было чему учиться. Но вскоре я поняла, как зацепить учителя! И дело пошло! Все, что он знал и умел, он постарался мне передать. Ему нравилось, когда его внимательно слушали! Он знал, что основная масса студентов никогда не станут преподавателями. Они будут домохозяйками (наша группа в основном состояла из девушек), продавцами, кем угодно, говорил он, но только не преподавателями и художниками. Потому что были трудные девяностые, и преподавателям не платили! Именно поэтому он не распинался перед всей группой, ему не хотелось напрасно сотрясать воздух.

Это грустно, но ты, дорогой мой Учитель, оказался прав.

Когда у меня появился доступ к Интернету, я стала искать знакомых и в первую очередь Учителя – Сергея Полуйчика.

Я оставила вопрос о нем где только можно. И стали приходить письма с ответами. Каждое письмо было взрывом в моей душе. Мне пришло 16 писем в течение двух недель, и каждое было примерно такого содержания: «Вроде бы он умер, но точно не известно». Через три дня такой пытки я стала бояться открывать почту. До сих пор для меня осталось загадкой, зачем люди пишут такую страшную новость, если даже точно в ней не уверены? Для меня написать о человеке, что он умер, если я не знаю этого точно, – огромный грех! Потому что человек может быть жив, но такие слова… с ними надо быть осторожнее.

Дорогой мой Учитель, где бы ты ни был, пусть у тебя все будет хорошо!