Училище на границе - [30]

Старшекурсники с невероятной быстротой разбирали с вешалки свои пилотки. Пока мы, новички, только отыскивали свои, они уже успевали разойтись. Зато мы быстро, но кое-как напяливали пилотки на голову, а они подолгу, старательно поправляли их, чуть вправо, чуть влево, вперед, назад, а потом, приставив ладонь ребром ко лбу, еще проверяли, расположена ли кокарда на одной линии с носом. По этому признаку нас тоже очень легко было распознать: на всех новичках пилотки сидели исключительно нелепо. Мы, конечно же, понятия не имели о том, что эту обыкновенную голубую шапку каждый старается носить по-своему и что существуют не только различные способы ношения пилоток, но наиболее характерные из них имеют и свои названия: а-ля Горжо, а-ля Теплицки и т. д.

Вечером в спальне я опять пытался углядеть Цолалто, один раз он пробежал мимо моей кровати. Частые отлучки унтер-офицера Богнара предоставляли нам некоторую свободу передвижения. Заметив, что Цолалто правит к умывальне, я устремился за ним, хотя мы повзводно уже отбыли искренне почитаемое нами совершенно излишним вечернее умывание. Но в умывальне Цолалто не оказалось. Только несчастный Элемер Орбан в окружении нескольких курсантов топтался около крана и уже знакомый мне щербатый, хилый и противный парень тыкал его пальцем в шею:

— Сплошная грязь, — говорил он. — Глядите. Что это?

Остальные ржали. На мгновение мне показалось, что таким образом он передразнивает Шульце. Но я тут же понял, что ошибся. Они заставляли Орбана мыться и до того увлеклись своей забавой, что мне удалось убраться незамеченным.

Несколько позже я видел, как рыжий Бургер, сбросив со шкафа уже уложенную одежду Орбана, приказал сложить ее снова. Новичок возмутился, завязалась перебранка, приведшая к тому, что Бургер принялся трясти Орбана, да так, что сдвинул с места кровати. Потом Богнар водворил порядок, об этом я уже говорил.

— Деревенщина, скотина, — процедил Середи сквозь зубы.

Я размышлял о том, почему не помог Аттиле Формешу. Ведь до сих пор я считал себя смелым и благородным человеком, благо физически был сильнее многих своих сверстников. «Интересно, что же я сделаю, если Бургер скинет и мою одежду?» — беспокойно думал я. Потому что уже не мог в точности определить границы своей новообретенной трусости.

15

Медве пишет про себя, то есть про того, кого обозначает буквой М., так, словно трусливее его нет никого на свете. Видимо, это некий литературный прием, некое обобщение — не знаю. Но здесь он до того отходит от происходивших в действительности событий, что я не могу воспользоваться этой частью его рукописи, даже внеся в нее исправления и дополнения; я лишь процитирую несколько строк, а потом расскажу, как действительно было дело, даже если нарушу тем самым композицию его повествования.

«Когда погас свет и в наступившей полутьме они вдруг набросились на него и начали бить короткими плетками для выбивания одежды, М., вскрикивая от ударов, пытался убежать, но не смог. «Не надо! Не надо!» — с рыданием в голосе кричал он. Потом он поднял жалобный визг, видимо надеясь, что унтер-офицер Богнар услышит его и придет из ротной канцелярии.

А ведь еще перед ужином он хвастался.

— Хотел бы я видеть, — говорил он своему соседу, — как бы он со мной такое посмел.

— Но ведь это Хомола…

— Ну и что, что Хомола. Я его еще проучу, — высокомерно ответил М.

Сосед ничего не сказал, только скорчил гримасу, потом, наверно, рассказал другим, а может, и самому Хомоле. Потому что после ужина парень с головой как топор вдруг появился у кровати М.

— Кого это ты собрался проучить? — спросил он со зловещей усмешкой. — А?

— Никого. А что? Никого, — запинаясь от страха, отвечал М.

С застывшей ухмылкой Хомола продолжал исподлобья буравить его взглядом.

— А что? Я ничего не говорил! — заикаясь, солгал М. И тут же получил пощечину. — Не бей! Не бей! — закричал М. и получил еще одну пощечину.

— Ну как, проучил? — спросил Хомола.

М. попятился, но уперся спиной в шкаф. Вокруг них уже собралась толпа. Звенели пощечины, и М., вскрикивая, пытался прикрыть лицо руками, но не успевал. Едва он закрывал правую щеку, удар настигал его слева, и наоборот. Он жалким образом пытался защищаться — плевался, но поскольку не умел этого, слюна лишь стекала вниз по подбородку. Только самого себя оплевал».

Левая рука Медве лежала на перевязи, и уже поэтому он никак не мог защитить себя, к тому же по лицу его вовсе не били. Так что, хотя в целом этот эпизод скомпонован из множества имевших место случаев, он абсолютно не соответствовал действительности.

Я не намерен спорить с Медве, кто из нас был трусливее — хотя со спокойной совестью назвал бы его сорвиголовой, а по сравнению со мной и прочими, просто безумно смелым парнем, — но, так или иначе, поначалу он производил весьма странное, непонятное и даже неприятное впечатление, очень непохожее на описание М.

Несомненно, он был и высокомерен и строптив, но неприятное впечатление производило не это, а его нелепая, сумасшедшая нервозность. Когда на дежурство заступил Шульце, вместе с медлительным Элемером Орбаном своей нерасторопностью начал выделяться и Медве. Случалось так, что он один одевался или застилал постель, в то время как вся рота уже давно стояла по стойке смирно и Шульце, заложив руки за спину, иронически созерцал его суетливое копошенье.