Ученые досуги Наф-Нафа - [21]
Даже изукрашенные каменной резьбой арки ворот, вроде бы чистое искусство, несут глубокий военный смысл: город во владении герба навечно, потому это не тряпка, не вывешенный щит. Каменный герб на века, чтобы знал враг сколько средств затрачено на оборону.
Ворота — стык миров, пограничная зона Города и Мира, военного (стража) и гражданского (обыватели). За воротами опасность, беззаконье, разбой. Сколь часто город оглашался истошными криками: «Hannibal ad portas!!! Catilina ante portas!»[37] Внутри порядок, уют, достаток.
Но представьте себе на минуту ночного стража запирающего большим ключом городские ворота в сумеречную пору. Как он поворачивается, с каким прищуром смотрит. И куда смотрит? Потом кладет ключ в карман, хлопает по нему и со спокойной душой идет в караулку. «Спите жители Багдада, в Багдаде все спокойно!» Но! Quis custodiet ipsos custodes?[38]
Город со стенами в пору ночную превращается в тюрьму, в грешный монастырь без Бога. Все жители суть его узники запертые в своих каменных домах-бараках, комнатах-камерах. За безопасность сполна уплачено свободой. Парадоксально, но именно средневековые города-тюрьмы назывались и являлись на деле «вольными городами», гарантирующими наибольшее количество прав и свобод. Свобода внутри стен, к тому же обеспечивалась и гарантировалась в основном кошельком: расходами на стены и стражу, еще более — обильными податями сюзеренам.
Здесь все заключены: и бургомистр, и титулованные особы, и бюргеры-буржуа-мещане (что о разных языцах ведется от одного значения «горожанин» да и превращается в примерно одно и тоже), блюстители, стражники и жулики, священники и стряпчие, гулящие девицы и девицы на выданье. Всех уравнивает скрипучий, лязгающий поворот ключа городских ворот. И всяк горожанин ведает, что Тюрьма это Судьба.
Потому ворота, тонкая перегородка между мирами Покоя и Хаоса прирастает слоями: ров с подъемным мостом, предвратные укрепления, воротные башни. Само укрепление очень скоро превращается в подобие шлюза, состоящего из камер-засад.
Крепость тоже может уйти из города, превратившись в замок. Человек Военный слишком буквально понимает заповедь my house is my castle[39], зная только что «моя крепость — мой дом» означает поселение из одних башен и стен, где все жилые помещения — казармы, где казематы забиты основной утварью военного — оружием. Жилище Силы в чистом виде. Пристанище самодостаточной власти, возвышающейся над округой, подобно готическому костелу. Хотя в практических возвышаться ему надо для лучшего наблюдения за округой, надзором за приближающимся противником который не сможет навязать или сколотить столь высокие лестницы, чтобы взобраться на донжон. Порой, при известном развитии архитектурного искусства, замок оказывается красивей иного собора. Идея власти земной, практичность соперничает с властью духовной, с полетом фантазии. Противоположности сходятся воедино, как в аббатстве Сен-Мишель и во многих прочих, как это сплелось в поздних (по меркам средневековья) замках Луары где эстетика укрепления уже лишенная военного смысла превращается в манифестацию Просвещенной Власти.
Но, странное дело, современному взгляду остатки старинных укреплений представляются чистым декором лишенным всякого военного умысла. Вслед за этим впечатлением рождается представление о прошлых веках как о чем-то игрушечном, детско-юношеском, романтически — куртуазном.
Трудно представить в век ракет, танков, авиабомб и автоматических винтовок как можно было сражаться только копьем и щитом, как можно стрелять только стрелами на сто шагов, как можно биться на винтовых лестницах короткими мечами, резать горло врагу в закоулках. Когда враг глаза в глаза. Когда чудом техники считались катапульта, баллиста и еще более экзотическая фрондибола.
Идея защиты в Городе проникает повсюду. Защитившись прежде всего от непогод, люди строят крепкие дома и амбары против главного своего врага — иных людей. My house is my castle и каждый дом становится крепостью, чтобы и от воров, и от мстительных соседей, от самоуправных властей, а доведется и от пришлого супостата. Главные улицы рассыпаются лабиринтом переулков с множеством поворотов, углов, за каждым из которых может встать баррикада, из каждого окна пролиться кипяток, с каждой крыши падать черепица. Крепкие двери, запираемые на ключи комнаты, прочные ставни и сальные решетки на окнах, дубовые, окованные железом сундуки, а то и сейфы, тайники в стенах, где шкатулки, набитые коробочками со всякой драгоценной бижутерией. Истинная крепость бюргера.
Улочки словно артерии и вены кровотока организма. От артерий «сок жизни» движущийся к капиллярам, все уже и уже превращаются в узость тупиков, куда не только удобно затискивать врага, но можно развивать контратаку, поскольку отбиваемые пяди мостовых будут все шире и шире, словно витки раковины вылезающей на свет божий улитки.
Сытое брюхо, набитый живот, гарантированный достаток, надежно укрытый от напастей вот дом среднего горожанина, крепкого бюргера. Язычество исповедуемое телом, независимо от того чего жаждет душа в данное время. Горожанин — богач в глазах деревенского жителя. Город — сосредоточие богатства, набитый сокровищами каменный сундук, капище прожорливых языческих богов, требующих ежедневных обильных приношений diis ignotis
