Ученик философа - [213]

Дорогой мой Билл!

Надеюсь, ты простишь меня за то, что я покончил с собой. Я знаю, ты меня не одобришь. Попробуй понять, что для меня оборвать свою жизнь сейчас значило сделать ее счастливее. Ты всегда считал меня стоиком и, возможно, поймешь. Прошу тебя, позаботься о Хэтти. Я назначил тебя и Робина Осмора исполнителями моего завещания. Прощай, Билл. Ты, конечно, знаешь, с каким чувством сердечной дружбы и уважения я подписываю это письмо.

Твой Джон Роберт

Я приняв быстродействующую, эффективную смесь, составленную для меня американским аптекарем. Попытки меня реанимировать будут напрасны.

Отец Бернард испустил безумный горестный вопль. Он отчаянно завертел головой, потом помчался к дверям ванной комнаты и распахнул их. Сначала он ничего не увидел в пару. Потом разглядел огромное тело, наполовину погруженное в воду. Встал на колени на мокрый скользкий бордюр ванны и с беспомощным отвращением, болью и ужасом стал дергать скользкие, качающиеся в воде поверхности. Наконец он нашел голову и поднял ее за волосы. Ясно было, что Джона Роберта больше нет, он ушел, а здесь осталось только что-то совсем другое, выскальзывающее из охваченных ужасом рук священника. Но он отчаянно тащил и дергал, и ему наконец удалось вытянуть грузную тушу на мелкий, противоположный от кранов, конец ванны так, что голова легла на отделанный кафелем край. Затем священник поднялся и направился к двери.

Письмо лежало на ковре, там, где отец Бернард его уронил. Он инстинктивно поднял его и сунул в карман. И выбежал в коридор, зовя на помощь. К тому времени, когда служители в белых халатах ворвались в палату, отец Бернард уже умчался по коридору и вылетел наружу через вращающиеся двери. Он побежал, задыхаясь и стеная, в направлении квартиры Дианы в Уэстуолде.

Выйдя из Института, Джордж поспешил в сторону Хай-стрит, но свернул в ботанический сад. Остановился и посмотрел на дерево гинкго, которое давно «усыновил», так как оно напоминало ему детство в Белмонте. Джордж пересек сад, обойдя стороной музей, и пошел в сторону римского моста. На другой стороне Энна он обнаружил, что повернул в сторону Бэркстауна в смутном намерении дойти до дома номер шестнадцать по Заячьему переулку, как если бы надеялся найти там второго, совершенно иного Джона Роберта. Джордж чувствовал, что ему очень важно иметь цель. Он пошел быстро. Однако, дойдя до Бэркстауна, он решил направиться на общинный луг по железнодорожному переезду и старой выемке. Джордж прошел мимо «Лесовика», который как раз открывался. Несколько человек видели в тот вечер Джорджа, идущего мимо, но болезненная гримаса на его лице не показалась им чем-то необычным. Никто не попытался с ним заговорить.

Идя по заросшему травой дну выемки, Джордж заметил цветы, растущие на откосах, — наперстянка, окопник, вьющаяся бордовая вика с еле заметными полосками. «Это день первый, — подумал Джордж, — первый час нового мира, в котором все будет совсем по-иному. Я претерпел изменение космических масштабов, изменился каждый мой атом, каждая частица, я переключился в совершенно новый режим бытия». Еще он подумал: «Этому суждено было случиться, суждено, суждено. Я сделал, что должен был сделать, у меня хватило храбрости, хватило преданности». И еще он подумал: «Странно, что я так и не узнал, каким образом ученик Шлика убил его. Теперь это не важно». Выемка кончилась, и он принялся карабкаться вверх, на общинный луг. С этой точки виднелись на горизонте камни Эннистонского кольца, как их часто изображают на открытках. Джордж направился к Кольцу. За камнями виднелось яркое вечернее небо — оно было синим, безоблачным, словно воплощение счастья. Он почувствовал, как в нем разрастается боль: жуткая, уродующая боль раскаяния. Он взмолился: «О, простите меня, дайте мне умереть прямо сейчас, умереть, умереть».

Поднявшись на верх общинного луга, Джордж увидел в отдалении нескольких человек. Он пошел по высокой траве в сторону Кольца. От яркой синевы небосвода, раскинувшегося над камнями, у Джорджа заболели глаза, и он перевел взор туда, где солнце, спускаясь по небу, скрылось за небольшим облаком на фоне нежной, словно чуть полинявшей синевы… Но с солнцем, сверкающим сквозь туманный свет, что-то произошло или происходило. Оно было уже не круглое, но приняло форму звезды с длинными острыми подвижными лучами, которые все время втягивались и вырастали и каждый раз, вырастая, наливались ослепительным жгучим сиянием. Звезда продолжала пылать и гореть, словно в вечернем небе бушевал пожар, и вокруг нее вились языки пламени. Вдруг в центре звезды появился черный круг, превратив ее в огромный подсолнух. «Надо смотреть на черную часть, — подумал Джордж, — тогда все будет в порядке». Пока он смотрел, черная часть увеличилась, почти закрыв диск солнца, — снаружи остались только длинные пылающие лепестки пламени, мечущиеся во все стороны. Темная часть была черной-черной, а лепестки сияли режущим глаз, переливающимся электрическим золотом. «Оно меня убивает, — подумал Джордж, — эта штука — смерть, это моя смерть, о которой я молился. Боже, помоги мне отвернуться, иначе оно выжжет мне глаза». Он отвернулся, резко дернув головой. Разглядел очертания Эннистонского кольца, которое было совсем близко и купалось в странных, ярких сумеречных лучах. Потом из-за Кольца возник сверкающий серебряный космический корабль в форме тарелки, он летел низко над лугом, приближаясь. Тарелка очень медленно подлетела к Джорджу и, приблизившись, испустила луч, который ударил ему в глаза. Непроглядная черная тьма объяла Джорджа, он упал на колени и без чувств распростерся в высокой траве.