Ученик - [11]
— Трудность заключается в том, что родители твои и слышать не захотят об этом, — сказал Пембертон. — Ни за что на свете они с тобой не расстанутся: они благоговеют перед землей, по которой ты ступаешь. Неужели ты сам не видишь, что это так? Нельзя, правда, сказать, чтобы они не любили меня, они не хотят мне зла, это очень расположенные ко мне люди. Но они не остановятся перед тем, чтобы исковеркать мне жизнь, лишь бы тебе было хорошо.
Молчание, которым встретил Морган эту изящную софистику, поразило Пембертона заключенным в нем смыслом. Немного погодя он снова сказал:
— Да, вы герой! — И потом добавил: — Они ведь все равно оставляют меня на вас. Отвечаете за все вы. Они поручают меня вам с утра и до вечера. А раз так, то чего же им противиться тому, чтобы вы увезли меня навсегда? Я бы вам стал помогать.
— Не очень-то они озабочены тем, чтобы мне кто-то помогал, и они радуются тому, что ты принадлежишь им. Они бог знает как гордятся тобой.
— А мне вот не приходится ими гордиться. Впрочем, это вы знаете, — сказал Морган.
— Если не считать того маленького вопроса, который мы сейчас затронули, то они премилые люди, — сказал Пембертон, не давая ученику своему обвинить его в том, что он чего-то не договаривает, и вместе с тем дивясь его прозорливости и еще чему-то, что вспоминалось ему сейчас и что он уловил еще с самого начала — удивительной особенности душевного склада мальчика, его обостренной чувствительности… больше того, какому-то созданному им идеалу, который и приводит к тому, что он про себя осуждает всех своих близких. На дне души Моргана таилось некое благородство, породившее в нем зачатки раздумья, презрительного отношения к своим домашним, которого друг его не мог не заметить (хоть им и ни разу не случалось говорить об этом), и совершенно несвойственного такому подростку, особенно если учесть, что оно отнюдь не сделало его старообразным, как принято говорить о детях странных, или преждевременно созревших, или заносчивых. Можно было подумать, что это маленький джентльмен и что узнать о том, что в своей семье он является исключением, само по себе было для него тягостною расплатою за это свое преимущество. Сравнение себя со всеми остальными не делало его тщеславным, однако он подчас становился грустным и немного суровым. Когда Пембертон старался уловить эти смутные порывы его юной души, он видел, что мальчик и серьезен, и обходителен, и тогда наступало искушение, которое то неудержимо влекло его, то удерживало у самой грани, — искушение погрузиться в это дышавшее прохладою мелководье, в котором открывались вдруг неожиданные глубины. Когда же для того, чтобы знать, как ему следует вести себя со своим питомцем, он пытался перенестись в атмосферу этого необычного детства, он не находил никакой точки опоры, никакой определенности и убеждался, что неведение мальчика, стоит только к нему прикоснуться, в тот же миг незаметно преображается в знание, и оказывается, что в данную минуту нет ничего, что тот бы не мог охватить умом. Вместе с тем ему казалось, что сам он знает и слишком много для того, чтобы представить себе простодушие Моргана, и в то же время слишком мало, чтобы пробраться сквозь чащу обуревающих мальчика чувств.
Морган не обратил внимания на его последние слова; он продолжал:
— Я бы сказал им об этой моей догадке, как я ее называю, уже давно, если бы не знал наперед, что они мне ответят.
— А что же они ответят?
— Да то же самое, что они ответили тогда Зеноби, о чем она мне рассказала, что это ужасная, бесстыдная ложь, что они выплатили ей все до последнего пенса.
— Ну так, может быть, так оно и было на самом деле, — сказал Пембертон.
— Может быть, и вам они тоже все заплатили!
— Давай лучше думать, что да, и n'en parlons plus.>[12]
— Они обвинили ее во лжи и обмане, — упрямо твердил Морган. — Вот поэтому-то я и не хочу с ними говорить.
— Чтобы они не обвинили в том же самом и меня?
На это Морган ничего не ответил, и, когда его друг посмотрел на него (мальчик отвернулся, глаза его были полны слез), он понял, что ему было не произнести вслух того, что он в эту минуту подумал.
— Ты прав, не надо их ни к чему понуждать, — продолжал Пембертон. — За исключением этого одного, они премилые люди.
— За исключением того, что они обманывают и лгут.
— Что ты! Что ты! — воскликнул Пембертон, невольно подражая интонациям своего питомца, которые сами были подражанием.
— В конце концов, должны же мы с вами поговорить откровенно, — сказал Морган с серьезностью маленького мальчика, приучившего себя к мысли, что он занимается важными вещами, затеяв игру, может быть, в кораблекрушение или в индейцев. — Я обо всем все знаю, — добавил он.
— Надо сказать, что у отца твоего есть свои основания, — заметил Пембертон, понимая, что говорит слишком неопределенно.
— Основания лгать и обманывать?
— Основания сберегать, и распределять, и очень обдуманно расходовать свои средства. Не так-то легко они ему достаются. Семья ваша обходится ему очень дорого.
— Да, я действительно обхожусь ему очень дорого, — подтвердил Морган таким тоном, что учитель его не мог удержаться от смеха.
