Ученик аптекаря - [15]

— Ну, а если Господь был доволен, то они публично совокуплялись, причем, по словам все того же Трактата Иоша, когда Помпей Великий захватил Иерусалим и неверные зашли в Храм, то «увидели они херувимов в любовном соитии, выволокли их на улицу и говорили: „Вот те на… эти… ну… Израиль… со всеми их проклятьями и благословениями… занимаются такими делами!“».

— Что-то я не понимаю, — поморщившись, вмешался Оскар. — Раз Господь допустил осквернение Храма, стало быть, Он был евреями недоволен…

— Ты прав, — перебил его Эли, — сказано в Талмуде, что херувимы совокуплялись, только когда Израиль исполнял волю Господа, то есть, по логике вещей, они должны были стоять спиной друг к другу, но раввин Амрами, — на лице Эли, как и всегда, когда он упоминал своего знаменитого учителя, появилось выражение горделивой причастности, — объяснил, что в момент падения Храма простились Израилю все грехи: «…и простил им», и потому херувимы любили друг друга.

— А какого размера был хер у этого херувима? — поинтересовался Эжен.

— Согласно реконструкции, проведенной выдающимся авторитетом в этой области доктором Мирьям Гамбурд, немалого. И находился он на высоте семи с половиной метров от пола, то есть в самом центре Святая святых. А если мы учтем, что в Трактате Танхума сказано: «Страна Израиля — пуп мира, и Иерусалим в центре страны Израиля, и Дом Божий в центре Иерусалима, и Храм в центре Дома, и камень Штия в центре Храма: с него начиная и созидался мир», — то получается, что в самом центре Мира был этот самый хер, ну и не он один, ясно.

— Получается, что ебля — дело святое, — глубоко вздохнул Поляк.

— А то ты раньше не знал, — съехидничал Эжен.

— Интересно, — поскреб подбородок Эли, — почему люди всегда писают, когда заходят в море?

Кавалерам было хорошо известно, что любое заявление Эли непременно вытекает из сути обсуждаемого вопроса. Просто, срезая углы, он никогда не приводил всю цепочку своих рассуждений, сразу перескакивая к выводу. Поэтому после нескольких секунд оторопелого молчания они оживленно принялись разыскивать связь между святостью, космосом, херувимами и наблюдением Эли.

Впрочем, я несколько отклонился от основной нити своего повествования, а потому хочу вернуться назад, к тому методу лечения, который Аптекарь называл эрототерапией.

Итак, если Аптекарь приходил к выводу, что человек нуждается в этой самой эрототерапии, то он предписывал ему курс, который проходил в нашей аптеке в специально оборудованном для этой цели помещении.

Получая при помощи датчиков, которые были прикреплены к телу пациента, все необходимые данные, Аптекарь внимательно следил за сеансом по монитору, имея возможность менять освещение, температуру, прибегать к звуковым эффектам, а также передавать указания через наушник, вставленный в ухо той, кто проводила процедуру. Процедуры отпускали, поочередно или вместе (в зависимости от предписаний), Елена и Мария, по словам Аптекаря, являвшие собой две основные ипостаси женского начала. Мария, улыбчивая, спокойная, статная, с большой грудью, темноволосая женщина, одевавшаяся строго и элегантно, являла собой материнское начало, а невысокая, рыжеволосая, с крупным ртом и смеющимися глазами Елена, чья никогда, как она любила говорить, не знавшая лифчика грудь подрагивала при ходьбе, а твердые пики сосков выступали из-под натянутой ткани, по замыслу Аптекаря и по мнению остальных кавалеров, воплощала вакхическое, то бишь чувственное, начало.

Понятное дело, все, что творилось на этих сеансах, бесконечно занимало мое воображение, но о том, чтобы попросить Аптекаря позволить мне взглянуть хоть одним глазком, я и помыслить не мог, а кроме того, моя матушка вообще крайне неодобрительно относилась к любым моим контактам с противоположным полом и считала, что мне рано думать о таких вещах, но что поделать, если я только о них и думал. Впрочем, в течение дня моя голова была забита учебой и работой, но ночью, когда я растягивался на кровати, перед глазами возникали острые соски Елены, ее приоткрытые влажные губы или стройные ноги Марии, ее бедра, натягивающие ткань тонкого шерстяного платья. Руки медленно скользили вниз по животу, и пальцы робко касались съежившегося мешочка, такого ненадежного, открытого всяким опасностям. Внутри этого мешочка, словно живые, двигались, скользили два гладких овала. Я гладил кончиками пальцев свое сокровище, глаза мои, и без того плотно закрытые, зажмуривались еще сильнее, будто желая защититься от полыхавшего перед ними света, восставшая плоть набухала, безумная карусель крутилась все сильнее, и я, после ослепительного взрыва во всем теле, приходил в себя опустошенный, обессиленный, неподвижно лежащий среди влажных, измятых простыней со скользкой холодной лужицей на животе. Постепенно сознание возвращалось, и я думал о Елене, которая время от времени задевала меня грудью и фыркала, видя, как я краснею, о Веронике, с ее внимательными глазами, о Марии, которая вечно подсовывала мне пирожные и конфеты, о матушке, об Аптекаре… Я думал о четырех инстинктах, об Универсальном Докторе и том греке, который сказал: «Познай самого себя». Интересно, знал ли он, что в библейских текстах слово «познай» имеет вполне конкретное значение? Стало быть, выходит, что грек советовал любить самого себя? Ведь говорил Аптекарь, что для того, чтобы вылечить человека, надо его узнать, и что важнейшими моментами жизни являются зачатие, рождение, соитие и смерть. И поэтому мы изучаем все, что с этим связано… и я засыпал.