Учебник рисования. Том 2 - [5]

- Но я никому ничего не отдала, - сказала она, - все отдала тебе.

И эти слова звучали в Павле, и, когда он видел других людей, когда говорил с другими, в нем постоянно повторялись эти слова - и порой он не разбирал, что ему говорят, вслушиваясь в них. Он смотрел на свою жену Лизу, глядел в ее несчастные глаза, и спрашивал себя: интересно, способна Лиза почувствовать так же сильно? Способна Лиза отдать все без остатка? А что ей отдавать? Привычный уклад привычной жизни? Котлеты да суп? Он уходил из дома, и шел в мастерскую, и ждал свою девушку, свою возлюбленную Юлию Мерцалову. Он встречал ее на пороге, снимал с нее пальто, вел к кровати мимо своих холстов, и она, проходя мимо картин, трогала их и ласкала длинными пальцами.

- Твои картины, - и она провела пальцами по тыльной стороне холста, повернутого к стене. - Ты не показываешь, потому что я недостойна? Где портрет отца? Господи, я помню этот портрет. Ты его не продал?

- Продал. Послал в галерею, его купил адвокат или дантист. Мне чек прислали.

- Я бы этот чек наклеила твоей Лизе на лоб, - и девушка засмеялась. - Прямо на лоб. Она понимает, что ты обмениваешь картины на ее тряпки и кастрюльки?

- Не знаю, - сказал Павел.

- Думаю, не понимает.

- Как ты узнала, что на картине мой отец?

- Твоего отца мне показывал Леонид. Очень давно. Он не любил твоего отца.

- Как же так могло получиться, что ты была с этим Леонидом, как?

- По глупости, - сказала стриженая девушка.

- По глупости? - и, представляя себе вальяжного чернобородого Леонида, рассуждающего про квадратики и полоски, Павел закрывал глаза.

- Хорошо тебе говорить. Ты не представляешь, что люди могут быть обыкновенными. Тебе Бог велел быть художником, - и она целовала его в ладонь. - Как я люблю твою руку. А вот мозоль, это от кисти?

- Да, - сказал Павел, - от кисти. В это место кисть упирается при работе.

- Покажи мне, как надо держать кисть.

- Вот так, - и он привычным движением принял в ладонь кисть, - видишь: так фехтовальщики держат шпагу.

- Вот так ты держишь кисть каждый день?

- Да.

- Господи, спасибо тебе, - и она снова целовала его в ладонь, а Павел не отнимал руки. - Ты видишь. Он позвал тебя, дал тебе дело. А меня никто не звал, я сама выдумала, чем заниматься.

- Чем? - спросил Павел.

- Тебе будет смешно.

- Скажи.

- Я всю жизнь хотела быть редактором.

- Редактором, - удивился Павел, - редактором в газете?

- Не всем же быть гениями.

- Исправлять чужие ошибки? Зачем?

- Да, исправлять чужие ошибки, делать так, чтобы все было правильно.

- Не понимаю.

- Я умею исправлять ошибки. Я была редактором самиздата - тогда, давно. Я люблю делать правильно.

- Что делать?

- Все. Лизу свою спроси, - сказала девушка с усмешкой, - как я учила ее варить суп. Спроси свою Лизу.

- Ты знаешь Лизу?

- Мы встречались в одном доме. Давно. И потом Лиза два раза приходила ко мне - но я жила очень бедно, со мной неинтересно было дружить, - девушка засмеялась; она лежала на диване голая, не прикрывая себя ни одеждой, ни рукой, и смеялась, откинув голову, - совсем неинтересно было со мной дружить. Она научилась у меня варить суп - и больше никогда не приходила. Скажи, Лиза хорошо варит тебе суп? Мне нравилась Лиза, но она никогда ничего не умела и не хотела уметь.

- Ты жила бедно? Что это значит? Мы все жили бедно, - Павел не стал отвечать про суп.

- Я мыла полы в школе напротив дома и на Казанском вокзале мыла полы. Знаешь, это неплохое занятие. Если сосредоточиться, думать о чем-нибудь другом, то не заметишь, как вымоешь все лестницы. Это совсем нетрудно. А по ночам перепечатывала статьи диссидентов. Самолюбивые статьи пустых людей. Я напечатала тысячи страниц. На тонкой кальке, чтобы можно было скатать в трубку и незаметно провезти через границу. Их отправляли с иностранными корреспондентами в Мюнхен и в Париж, и там выходили бессмысленные самолюбивые альманахи, журналы, книги. Я их знаю еще в рукописях.

- А зачем ты печатала, если тебе не нравилось, что они пишут?

- Потому, что каждый должен исполнять свои обязанности. Это была моя обязанность. Меня просили напечатать за ночь двадцать страниц. Иногда сорок. Однажды шестьдесят. Это было невозможно, но к одиннадцати утра я закончила. А утром пошла мыть пол в школу напротив.

- Что было противнее? - спросил Павел.

- Я бы хотела редактировать эти тексты. Все можно сделать лучше. Даже лестницы в школе, даже зал ожидания на Казанском вокзале можно отмыть. Все плюют на пол и проливают пиво - но ты можешь отмыть и отскрести добела.

- А потом опять наплюют и прольют пиво.

- Значит, опять нужно взять ведро и тряпку. Надо выполнять свои обязанности. Просто девушки не любят это делать.

- Да, - сказал Павел и вспомнил Лизу, которая спала до позднего утра, - девушки не любят, и никто не любит.

- Я люблю редактировать, - сказала стриженая девушка.

- Но современные газеты сделать лучше нельзя. В них ни слова прочесть невозможно. Ты в них заглядывала?

- Какая разница, о чем пишут. Говорю тебе: я не гений, не такая, как ты. Это ты знаешь, что сказать, - я нет. Я просто буду следить за тем, чтобы грамотно говорили. Чтобы существительное стояло в нужном падеже, глагол в нужном спряжении.