Уцелевший пейзаж - [16]

Сейчас, когда, покинув дом Зезвы, он вышел на улицу и вдруг почувствовал холод и озноб, Саба понял: тоска по таким вот минутам заставила его заглянуть к тетке… И он окончательно понял причину томления еще не совсем отошедшего ото сна тела по теплу и женщине прошлой ночью. Томление это погнало его неутомимо, как гончую, по улицам холодного города и навело на родную же кровь и плоть.

Тедо, приходивший навестить Саба, подолгу сидел у постели друга и молча смотрел на цветущие акации за окном. Давно уже исчезла с лица Тедо та надменная беспечность, которую так любил и которая в то же время так раздражала Саба.

А все началось с того, что Тедо вдруг не стал больше справлять свой день рождения, а девчонки в классе все приставали к нему и старались выудить из него правду и узнать, почему он перестал приглашать к себе. Тедо же молчал, как давший обет, и долго не открывался даже Саба.

Как грызуны, истребили ребята кисленькие листья герани, стоящей на подоконнике в классе. Перед раскипятившейся учительницей всю вину брал на себя Тедо.

Борьба за правду! Так называлось начинание Тедо, которое сразу подхватили другие. Эта борьба приняла форму романтической дуэли. Все было затеяно для того, чтобы покорить сердце понравившейся девчонки. Саба остался в стороне. Тедо недоумевал: класс, дескать, поддержал меня, а лучший друг отстранился.

— Ты борешься за женщину…

— И что?

— А то, что женщина не есть правда!..

Потом они валили все на этот разговор. А на самом деле женитьба родителей так обесценила их нерушимую доселе детскую дружбу, как первая трещина— достоинство драгоценного изделия из старинного стекла. Оба старались заретушировать трещину, но, не обладая опытом, не сумели и молча переживали каждый в своем углу. Саба иногда досадовал сам на себя — к безотцовщине привык, неужели без Тедо не привыкну жить. Чем больше он думал об этом, тем глубже постигал страшную истину — Торникэ умер. Сейчас он только лишь воспоминание, и потому менее болезненна мысль о его утрате! А Тедо, который живет и дышит под боком, — жестокая реальность, которой суждено вечно кровоточить под стать незаживающей ране… Саба не в силах был обратить эту реальность в прошлое. Не мог представить заживление этой раны, хоть и не таким он был наивным, чтобы исходить из предположения: я, мол, потерял, а Тедо приобрел. Так откуда же взялось, когда проснулось в безгрешном его существе это мужское честолюбие, не позволяющее хлопнуть, как бывало, Тедо по плечу и, уединившись, сказать другу: «Одна судьба у нас, Лаба, с тобой…» [1]

А ведь было время, когда Тедо не мог без Саба. Почерневший от бессонной ночи мальчик подстерег друга в школьном дворе и выложил свою беду: мама ушла из дому…

Потом мальчики молча ели состряпанный Цирой обед. Как весело падали хлопья за окном и как печален был Тедо! С одной стороны, погода, с другой — печаль Тедо так действовали на Саба, что он боялся вымолвить слово. Ему было страшно выдать свою радость и довольство тем, что так легко падают хлопья, что такой мирной дымкой заволакивает стекла, что такая добрая и уютная Цира хлопочет тут же рядом и думать не думает покидать свой дом, как это сделала мать Тедо.

Прошло время, и Цира так же хлопотала уже в доме Тедо и со свойственной ей заботливостью сдувала пылинки с новоиспеченных мужа и сына.

К полудню квартира пропитывалась духовитым, благородным ароматом кофе, и это приводило в отчаяние вернувшегося из школы Тедо. Часами простаивал мальчик, уткнувшись носом в стену, и возвращал таким образом выветривающиеся материнские запахи. Новая же хозяйка понимала поведение пасынка как протест. Обиженная и расстроенная женщина всячески старалась угодить ему. Вечерами она не только не жаловалась, подобно злой мачехе, вернувшемуся с работы мужу на выходки сына, напротив, тихо так хвалила его за прилежность. Это еще больше раздражало уединившегося в своей комнате Тедо. Ему хотелось выйти и бросить отцу в лицо всю правду о том, что после появления в доме чужой ему женщины еще дороже, еще ближе стал для него образ родной матери. Тедо не желал погружаться в болото фальшивой, расчетливой доброты и цеплялся за имя «безнравственной» матери как за соломинку.

Густой запах кофе постепенно терял благородство, а мачехино искусство гадания, которое так поражало и день ото дня увеличивало число знакомых и друзей в доме, вконец расхолодило и озлобило Тедо.

Пожилая учительница с редкой проникновенностью рассказывала о золотом веке, старалась пробудить в расслабленных мальчишках и девчонках чувство любви к прошлому. Тедо слушал рассказ про подвиги юноши-царя с таким же холодным равнодушием, как предсказание судьбы по кофейной гуще…

Позднее Саба вспоминал, каким недобрым огнем горели глаза Тедо, когда он нехотя отвечал на вопросы учительницы, и тогда же он подумал, что женщине никогда не надо терять дымчатого покрывала, того самого покрывала, которое еще с младенческих лет старается сорвать человек. Быть может, материнское молоко до определенного времени не только пища для младенца, но и великая тайна. Быть может, тогда и отрывается дитя от груди, когда понимает ее назначение и окончательно одолевает высоту того бугорка, к которому так долго присматривалось, который изучало и ощупывало слабыми пальцами. Может быть, первый для человека плод яблока или граната — это не просто познание их вкуса, как это понимали Гаргантюа и Пантагрюэль, а познание целого мира. Поэтому яблоня уже не только райское дерево. Три яблока на одной ветке одного ствола уже целая семья…