Уборщица. История матери-одиночки, вырвавшейся из нищеты - [9]

Подростком я время от времени участвовала в благотворительных раздачах обедов бездомным в Анкоридже. Мы пытались «нести им слово Божье». В обмен на их внимание мы раздавали яблоки и бутерброды. Я говорила, что Иисус любит их, но однажды какой-то мужчина усмехнулся мне и сказал: «Похоже, тебя он любит чуток больше». Я мыла машины, чтобы скопить деньги на поездку в детский дом в Байя Мехико или на устройство библейского детского лагеря в Чикаго. Оглядываясь назад из своего нынешнего положения, когда мне приходилось сражаться за работу и жилье, я начинала понимать, что эти усилия, хоть и благие, были просто пусканием пыли в глаза, сводившим неимущих до какого-то карикатурного статуса с этими бумажными ангелочками на елке. Я вспоминала мужчину, открывшего нам дверь, того, которому передала пакет с подарками. Теперь я сама открывала дверь и принимала дары благотворителей. Принимала тот факт, что не могу обеспечить семью. Принимала маленькие подношения – пару теплых перчаток или игрушку, – которые они делали, чтобы почувствовать себя хорошими людьми. Однако я никак не могла включить в список медицинскую страховку или счет за оплату яслей.

Поскольку родители увезли нас с братом за тысячи миль от нашей семьи на северо-западе штата Вашингтон, где жили и бабушка с дедом, росли мы как обычные подростки американского среднего класса. Все наши основные потребности были удовлетворены, но родители не могли себе позволить оплачивать частные уроки танцев или карате, и на нас не открыли банковские счета, чтобы накопить средства на учебу в университете. Я довольно рано узнала цену деньгам. В одиннадцать я начала подрабатывать няней и с тех пор практически всегда работала в одном-двух местах. Стремление к работе было у меня в крови. Мы с братом чувствовали себя под защитой нашей религии и родителей, гарантировавших нам финансовую стабильность.

Я привыкла жить в безопасности. Мне ничто не грозило – и это не ставилось под сомнение, – пока все вдруг не переменилось.

Глаза Джейми сузились, когда я сообщила ему, что хочу забрать Мию и поехать жить к отцу и его новой жене, Шарлотте. Мие только-только исполнилось семь месяцев, а она уже стала свидетельницей множества его гневных вспышек; постоянные ссоры и конфликты сильно сказывались и на мне.

– Я посмотрела в Интернете, – продолжала я, вытаскивая из кармана листок бумаги, пока другой рукой придерживала на колене Мию. – Тут есть калькулятор алиментов, и сумма, вроде бы, вполне посильная.

Джейми выхватил у меня листок, смял его и швырнул мне в лицо, не отрывая взгляда от моих глаз.

– Я не собираюсь платить никакие алименты, – ровным голосом произнес он. – Это ты мне будешь платить!

Он говорил все громче и громче, ходя по трейлеру взад и вперед.

– Ты никуда не поедешь.

Он указал на Мию.

– Я отберу ее, ты и глазом не успеешь моргнуть.

На этом Джейми развернулся и, собираясь выйти, в порыве злобы так шибанул кулаком по двери, что пробил в ней дыру. Мия подскочила и издала пронзительный вскрик – никогда раньше я не слышала ничего подобного.

У меня тряслись руки, когда я набирала номер горячей линии для жертв домашнего насилия. Мне с трудом удалось объяснить, что происходит, потому что Джейми тут же взялся параллельно мне названивать. Консультант посоветовал отсоединиться и немедленно вызвать полицию. Несколько минут спустя я увидела в окно фары патрульной машины. Офицер – он был один – вежливо постучался в проломленную дверь. Он оказался таким высоким, что практически упирался головой в потолок. Пока я рассказывала, что с нами случилось, он сделал несколько записей, осмотрел дверь, покивал и спросил, все ли с нами в порядке. Могу ли я сказать, что мы сейчас в безопасности? После года оскорблений, угроз и криков, которые мне приходилось сносить, этот вопрос принес мне неожиданное облегчение. В основном проявления гнева Джейми не оставляли по себе следов. На мне не было синяков и ссадин. Но тут у меня появилось нечто, что я могла предъявить. Я могла сказать:

– Он это сделал. Он сделал это с нами.

И другой человек мог посмотреть, покивать и сказать мне:

– Я вижу. Я вижу, что он с вами сделал.

Официальный отчет, составленный полицейским, подтверждал, что я не сумасшедшая. Много месяцев я носила его с собой в сумке, словно удостоверение личности.

Первые ночи, которые мы провели в квартире, полученной по программе переходного жилья, я ощущала постоянную тревогу. Каждый звук, проникавший к нам сквозь тонкие стены и полы жилого комплекса, заставлял меня подпрыгивать. Я раз за разом проверяла, надежно ли заперта дверь, когда мы дома, хотя раньше никогда так не делала. Но мы с дочкой были только вдвоем, и только я могла нас защитить.

Когда мы жили в домике в приюте, подъездная дорожка подходила прямо к нашим дверям, поэтому машина была под рукой на случай, если нам придется спасаться бегством. Я никогда не видела и не слышала наших соседей, поскольку все жили в отдельных домиках; приют находился на природе, так что деревья и луга успокаивали душу, а не бередили ее. Тот маленький домик был только нашим, и я не опасалась вторжения. Но в квартире двери и полы казались ужасно тонкими, и отовсюду доносились незнакомые голоса. По лестнице вверх и вниз ходили какие-то люди, кричавшие друг на друга. Я стояла у входной двери, единственной преграды между мной и остальным миром, и думала о том, что кто-нибудь может вломиться к нам в любую минуту.