Уборка в доме Набокова - [53]

Взятый напрокат профессиональный пылесос всосал всю паутину и всех дохлых мух. Я прикрыла пол пленкой, проклеила бумажной лентой оконные стекла вдоль рам. Обработала тускло-зеленые стены пятновыводителем. Поверх были прибиты деревянные рейки, их я не тронула. Потолки тоже были из дерева. Работы оказалось непочатый край. Я-то думала, что справлюсь за один день, но в результате у меня ушло целых три дня, причем домой я уезжала только вечером.

Приехав, мазала ноющие плечи «Бен-Геем» и глотала тайленол. Спальни наверху я выкрасила в мягкий бежевый тон. Приглушенный, очень нежный. Никакого клейма «дом свиданий».

К полуночи третьего дня домик засиял. Я выбилась из сил, у меня все болело, меня распирала гордость. Я легла на пол и в семьдесят девятый раз прослушала песню «Оллабель» «Еще до нас».

Будь здесь мой отец, он бы еще работал. Он не бросал дела до тех пор, пока не закончит. Как правило, люди устраивают перерыв, когда им хочется или когда рабочий день закончен. А отец трудился, пока не сделает все.

Я попыталась вообразить его себе на небесах, в праздности. Хотелось бы мне верить, что он где-то там, что он там счастлив. Но веры не было. И все же меня радовало, что ему больше не нужно работать. Он любил труд. Он много работал. Но его труд окончен.

Я заставила себя подняться с пола, глотнула диетической колы и продолжала красить. К четырем утра я переложила кисть в левую руку. А может, в правую, а мне только казалось, что это левая.

Посмотреть на готовую работу мне уже не хватило сил. Тени на стенах казались старыми оленями с ветвистыми рогами. Я засунула инструменты в багажник, собаку на заднее сиденье и поехала домой.

Был тихий час перед самым рассветом. Озеро скрывала тьма, еще более густая тьма лежала на холмах. Дом выстыл. Я включила обогреватель и залезла в горячую ванну. Там и заснула, проснулась, только когда остыла вода.

Съела идеальный завтрак — холодные толстые креветки в остром соусе, присыпанные лимонной цедрой, — и легла спать. Порой жизнь прекрасна.

«ИКЕА»

Теперь настал самый страшный момент, связанный с подготовкой «дома свиданий» к открытию: покупка мебели, а я это умею почти так же плохо, как быть женой. Мама вызвалась мне помочь. Ну ладно, она же не знает всей правды. Ей я сообщила: «Наконец-то собралась обставить дом!» У нее появился предлог съездить за покупками в ближайшую к ее дому «ИКЕА» — экое счастье.

Матильду со всеми ее причиндалами я оставила у Марджи. Билл страшно обрадовался и пообещал водить ее на длинные прогулки. А еще одолжил мне свой личный фургон. У Билла имелся почтовый фургон 1999 года выпуска, списанный. Надписи на бортах он закрасил, но руль так и оставил справа. Я несколько раз прокатилась по соседним улицам, чтобы попривыкнуть. С деньгами у меня было так туго, что я страшно обрадовалась полному баку бензина.

В «ИКЕА» я тащилась целых четыре часа, твердо держась крайнего правого ряда — другие водители гудели мне, обгоняя. Добравшись, первым делом оформила карту с возобновляемым кредитом — она давала право на пятнадцатипроцентную скидку. С мамой мы встретились у стойки оформления кредитов. Я уж и забыла, что она — чистая иллюстрация из журнала для пожилых благородных дам. Она поцеловала меня почти в щеку, заявила, что половину заплатит сама, и потребовала, чтобы мы сперва поели, а то ей не сосредоточиться.

Мы заказали по порции фрикаделек с соусом, похожим по вкусу на виноградное повидло, — по семьдесят девять центов. Не так роскошно, как бистро «Мутард», но зато не нарушает маминой диеты Аткинса.

— Нужно придерживаться простой цветовой гаммы, классические цвета, белый и голубой, — заявила мама. — Лучше всего нежно-голубой. Чтобы было чистенько и без претензий.

Она наколола на вилку крошечную фрикадельку, обтерла соус о край тарелки.

— А не будет похоже на студенческую общагу?

— Доверься мне, — сказала мама.

Я и доверилась. Слопала все семь фрикаделек вместе с соусом. Мы допили диетический «Лингон-вассер» — бог его ведает, что это такое, какая-то розовая шипучка — и рванули в отдел текстиля.

Мама загрузила в безразмерную тележку шесть комплектов постельного белья, триста нитей на дюйм.

— Прочнее, чем четыреста, — просветила она меня.

Ума не приложу, откуда она все это знает, я никогда не держала такой чепухи в голове. Потом мы купили семь ковриков и настенные панно. Мама выбрала по одной из работ всех молодых скандинавских дизайнеров, сделав исключение для последователя Эдварда Мунка[19]. Семь наборов голубых полотенец, к ним восемнадцать махровых салфеток, два хлопковых халата. У меня никогда за всю жизнь не было столько единообразных вещей.

Мы долго искали подходящие кровати. Мама настаивала, что по высоте они должны быть до середины бедра, я не стала спрашивать почему. Измерения она производила по собственным брюкам из габардина. Мы купили три кровати деревенского вида, а к ним — матрасы, очень похожие на «дуксиановские», мама сказала: «То же, но дешевле».

Когда мы подошли к кассе, маме очень кстати понадобилось в туалет. Она не слышала, как я попросила кассиршу утроить заказ на белье и удвоить число кроватей. Заплатила я маминой кредиткой и со своего нового счета в «ИКЕА».