Уборка в доме Набокова - [22]

Миссис Конторини как раз собиралась начать развивающую игру, посвященную букве «С». Дети должны были вырезать из черного картона силуэт собачки или скунса и покрасить его в белый цвет (в школах Онкведо ножницы не считались холодным оружием).

Дарси, похоже, не обрадовалась моему появлению.

— Зачем ты пришла? — рявкнула она; можно подумать, я испортила ей репутацию.

— Пришла вам помочь, — ответила я.

— Тогда помоги Кори. — Она указала на малыша, у которого под каждой ноздрей висело по колбаске соплей, — он был похож на маленького сопливого Гитлера. — Он сам не справится.

Я улыбнулась миссис Конторини, которая в ответ одарила меня бесконечно дружеской, фальшивой и задумчивой улыбкой.

— Не могли бы вы помочь Кори?

— С удовольствием.

Мне вовсе не хотелось подхватить от него вирус, но я была согласна кромсать с ним бумагу, если смогу одновременно наблюдать за своей дочерью.

Дарси повернулась ко мне спинкой. Я протянула Кори бумажный платочек, он уставился на него в недоумении.

— Он пафнет, — просветил он меня. — Фкунф.

Этого ребенка явно интересовали дурные запахи, — это я сразу поняла. Мы вырезали лапы и хвост, и он нарисовал скунсу мелом белые полоски. Так и не воспользовавшись бумажным платочком. Когда миссис Конторини затрясла колокольчиком, оповещая, что пора сворачиваться и наводить порядок, я помогла собрать с пола обрезки бумаги.

Дарси встала на свое место в конце строя, так и не взглянув на меня. Она прижимала к груди черную коробочку для завтраков. Другие девочки стояли парами. Кори растворился в группе хихикающих мальчишек. Дарси стояла одна, невероятно красивая, совсем ни на кого не похожая — к ее черным волосам было приколото скрепкой белое перышко.

Миссис Конторини велела детям поблагодарить меня за помощь и повела их в рекреацию.

Я трижды вымыла руки, отскребла до самого локтя. Ни к чему больше не прикасаясь, я вышла из класса и отправилась на поиски Сэма.

У них был урок физкультуры, они лазали по канату. Мне казалось, что канаты в начальной школе давно запретили, но здесь, в Онкведо, почему-то сохраняются в неприкосновенности разрозненные фрагменты шестидесятых годов. Я смотрела сквозь стеклянные двери спортзала, как Сэм держит канат для другого мальчишки. По крупным складкам на лбу я видела — мой сын с ужасом ждет своей очереди.

Я смотрела, как тощие мальчуганы, будто мартышки, карабкаются по канатам. Даже у девочек получалось. Я сделала шаг назад, чтобы меня не было видно из зала.

Сэм полез — десять, двадцать сантиметров от пола. Сдобные руки в просторных рукавах футболки добросовестно пытались оторвать тяжелую попу от надежного пола. Учитель, добрая душа, стоял рядом — и чтобы подбодрить его, и чтобы оградить от взглядов одноклассников, — они, как один, застыли в самых невероятных позах, таращась на моего сына, который не мог влезть по канату.

Мне этого было не выдержать. Я отвернулась, вслепую добралась до задней двери.

Я шла домой, шла наугад. Все вокруг выглядело незнакомым. Я вошла в дом и закрыла дверь. Разделась, залезла в ванну и заплакала. Не знаю почему, чтобы выплакаться, мне понадобилось снять всю одежду, но так уж вышло. Потом я забралась на диван, завернулась в одеяло и еще раз прочла «Малыша Рута».

Я старалась не думать о сюжете, пыталась понять, какие пристрастия были у человека, написавшего этот текст. В этой книге все казалось непостоянным.

Писатель отдавал себе отчет, что на заднем плане даже самой обыденной, самой счастливой ситуации всегда маячат стыд и разоблачение. Я не могла с уверенностью сказать, что автор верит в любовь, хотя в книге было очень много любви. А еще были долгие, запутанные пассажи, в которых всплескивался страх, мелкие частички страха, будто осколки стекла под ногтями.

Я подумала, что ведь Набоков жил здесь, смотрел в эти самые окна, гадал, попадет ли под дождь, когда пойдет пешком в Вайнделл читать очередную лекцию. А я гадала — умела ли Вера подать ему подходящее пальто, или, может, она подвозила его в их громоздком старом «олдсмобиле» сорок шестого года выпуска. Гадала, ходили ли они хоть раз на бейсбольный матч, и если да — то зачем?

Знать это было не важно, да и не узнать никогда. Но эти мысли отвлекали меня от мыслей о детях, от невыносимой пустоты жизни без них.

Обед

Марджи позвонила в середине недели:

— Соломона больше нет, а вашу книгу я прочитала.

— Соболезную, — ответила я.

— Старый он был, тринадцать лет. Билл подобрал его диким котенком в сарае.

— А еще кошки у вас есть? — поинтересовалась я.

Я не очень люблю животных, но при этом понимаю, что некоторые вещи обо мне другим знать не обязательно. Кроме того, это же такой восторг — говорить с собственным литературным агентом про книгу. Правда, мы говорили не про книгу.

— Семь штук. — Она кашлянула. — А у меня аллергия. — Отдышалась. — Расскажите мне про себя.

Я рассказала все: про детей, отданных персонажу из прошлого, про работу с корреспонденцией, про отца. Даже ляпнула, что люблю готовить.

В трубке что-то грохнуло — Марджи объяснила, что один из котов опрокинул ее бутылку «Кристаллайта», она сейчас пьет вишневый.

— Давайте пообедаем вместе, — предложила Марджи.