Убийство Юлия Цезаря - [2]

Сенатъ былъ созванъ на засѣданіе, и Цезарь шелъ туда по улицѣ со стороны Капитолія, разговаривая съ нѣкоторыми изъ своихъ личныхъ друзей и сопровождаемый, по обыкновенію, большимъ числомъ гражданъ. Поровнявшись съ москательной лавкой Демосфена и Ѳукидида, онъ мимоходомъ замѣтилъ какому-то господину, который, какъ думаютъ, былъ предсказателемъ, что „мартовскія иды уже наступили“. Отвѣтъ гласилъ: „Да, онѣ наступили, но еще не прошли!“ Въ эту минуту подошелъ Артемидоръ и, справившись у Цезаря, который часъ, попросилъ его прочесть какую-то записку или сочиненіе, или что-то въ этомъ родѣ, принесенное имъ съ цѣлью ознакомить Цезаря тотчасъ же съ содержаніемъ этого. Но въ то же время и господинъ Децій Брутъ заговорилъ о какомъ-то „всепокорнѣйшемъ прошеніи“, которое также просилъ немедленно прочитать. Артемидоръ умолялъ, чтобы вниманіе было удѣлено сперва его запискѣ, такъ какъ она „для Цезаря лично“ имѣетъ особое значеніе. Послѣдній возразилъ, что все, относящееся до него лично, должно быть прочитано имъ послѣ всего, или что-то подобное; во всякомъ случаѣ, слова его имѣли этотъ именно смыслъ. Но Артемидоръ настаивалъ и заклиналъ прочесть все-таки его записку сейчасъ же [2]. Тѣмъ не менѣе Цезарь отвергъ ее, отказавшись въ то же время читать на улицѣ и какую бы то ни было петицію. Затѣмъ онъ вошелъ въ Канитолій, а толпа послѣдовала за нимъ. Въ это время слышали тамъ слѣдующій разговоръ, который, какъ мы полагаемъ, будучи непосредственно сопоставленъ съ послѣдовавшими за симъ событіями, пріобрѣтаетъ ужасающее значеніе. Господинъ Помилій Лена сказалъ Георгу В. Кассію (повсемѣстно извѣстному подъ именемъ милаго мальчика изъ третьяго городского квартала), негодяю, состоящему на жалованьи у оппозиціи, что онъ, Лена, надѣется на удачный исходъ его сегодняшняго предпріятія. И когда Кассій спросилъ: „какого предпріятія“? — то онъ, на минуту прищуривъ лѣвый глазъ, съ сардоническимъ равнодушіемъ отвѣтилъ: „такъ Богъ велѣлъ!“ и направился къ Цезарю. Маркъ Брутъ, который, по подозрѣнію, является коноводомъ шайки, убившей Цезаря, спросилъ его, что ему говорилъ Лена. Кассій разсказалъ, присовокупивъ упавшимъ тономъ: „Я боюсь, что нашъ планъ открытъ“.

Брутъ поручилъ своему презрѣнному соумышленнику не выпускать изъ вида Лена, а въ слѣдующую за симъ минуту Кассій пробрался къ тощему и голодному бродягѣ Каскѣ (который не пользуется у насъ хорошей репутаціей), побуждая его поспѣшить, такъ какъ онъ, дескать, боится, что ихъ могутъ опередить. Затѣмъ, видимо очень возбужденный, онъ вернулся къ Бруту и спросилъ: „Какъ это должно произойти“, причемъ клялся, что или онъ или Цезарь сегодня домой не вернутся, иначе онъ убьетъ самого себя. Въ это время Цезарь занимался разговоромъ съ нѣкоторыми депутатами „Залѣсья“ касательно предстоящихъ осеннихъ выборовъ и, очевидно, не обращалъ никакого вниманія на то, что происходило вокругъ него.

Билли Требоній завязалъ какую-то бесѣду съ Маркомъ Антоніемъ, другомъ народа и Цезаря, и подъ тѣмъ или инымъ предлогомъ отвелъ его въ сторону, а Брутъ, Децій, Каска, Цинна, Метелъ, Кимберъ и другіе изъ той же шайки презрѣнныхъ, отчаянныхъ головорѣзовъ, дѣлающихъ нынѣ Римъ не безопаснымъ, образовали собою кольцо вокругъ обреченнаго на гибель Цезаря.

Затѣмъ Кимберъ опустился на колѣни и сталъ просить вернуть изъ ссылки его брата, но Цезарь попрекнулъ его за недостойную подхалимническую позу и отказался исполнить просьбу. Вслѣдъ за Кимберомъ къ Цезарю протѣснился сначала Брутъ, а потомъ Кассій, такъ же настаивая на возвращеніе сосланнаго Публія. Но Цезарь и имъ отказалъ. Онъ выразился, что ничто не въ состояніи его поколебать: разъ имъ принято какое-нибудь рѣшеніе, онъ остается при немъ неизмѣнно, какъ сѣверная звѣзда. И въ лестныхъ выраженіяхъ онъ распространился объ устойчивости этой звѣзды и о постоянствѣ ея темперамента. Подтвердивъ затѣмъ сходство ихъ характеровъ, онъ указалъ, что считаетъ себя единственнымъ, вѣроятно, человѣкомъ въ странѣ, который ей именно подобенъ, и поэтому, разъ онъ имѣлъ „твердость“ сослать Кимбера, онъ будетъ имѣть „твердость“ оставить его тамъ въ ссылкѣ, и вообще, — будь онъ проклятъ, — если не сдержитъ своего слова!

Тогда вдругъ Каска воспользовался этимъ пустяшнымъ поводомъ для нападенія, подскочилъ къ Цезарю и ударилъ его кинжаломъ; Цезарь правой рукой схватилъ его за рукавъ, а лѣвой — съ плеча нанесъ ему ударъ въ голову, такъ что злодѣй, обливаясь кровью, рухнулъ на полъ. Затѣмъ, прислонившись спиною къ статуѣ Помпея, онъ сталъ въ дозу боксера, дабы отразить нападающихъ; Кассій, Кимберъ и Цинна бросились на него съ обнаженными кинжалами и первому изъ нихъ удалось нанести ему нѣсколько пораненій, но, прежде чѣмъ онъ успѣлъ ударить вторично и прежде чѣмъ двое другихъ вообще успѣли нанести ударъ, Цезарь повергъ къ своимъ ногамъ всѣхъ трехъ злоумышленниковъ нѣсколькими ударами своего могучаго кулака.

Сенатъ въ это время находился въ неописуемомъ возбужденіи; благодаря давкѣ гражданъ на хорахъ, безумно стремившихся выбраться изъ зданія, двери оказались блокированными; сенатскіе сторожа и помощники дрались съ подпольными убійцами; почтенные сенаторы, побросавъ свои неудобныя торжественныя мантіи, перепрыгивали черезъ скамейки и мчались въ дикой сумятицѣ по боковымъ корридорамъ, стремясь въ комитетскую комнату, въ то время, какъ тысяча голосовъ кричала: „Караулъ! Пo-ли-цію!“ и притомъ въ самыхъ различныхъ тонахъ, которые вырывалдсь изъ этого страшнаго шума и гама, какъ завыванія вѣтра изъ рева бури. А посреди всего этого хаоса, повернувшись спиною къ статуѣ, стоялъ великій Цезарь, подобно льву, окруженному сворой, и беззащитный, въ рукопашную отражалъ нападающихъ, съ твердымъ никогда не теряющимся самообладаніемъ, которое онъ давно уже успѣлъ выказать на кровавыхъ поляхъ битвы.