Убийство в особняке Сен-Флорантен - [21]

— …вы заметили, какое любопытное нижнее белье у нашей горничной? Только не подумайте, что я втайне склонен к либертинажу!

— Боже упаси, я слишком хорошо вас знаю! Но что вы хотите этим сказать? — удивился Николя.

— А вот что. Настают непонятные времена, и вы лучше меня знаете, что в наши дни женская порядочность имеет весьма курьезный облик. Когда красотка, прибывшая в театр или на променад, выходя из экипажа, дозволяет праздному люду измерить взором длину ее ножек, никто не посмеет сказать, что она не соблюдает приличий. Показать икры считается столь естественным, что женщины не только не стараются скрыть их, но, напротив, облегчают возможность их узреть. Многие дамы из общества прикрепляют к поясу длинную ленту и с ее помощью приподнимают нижнюю юбку, оставляя ноги открытыми до щиколоток и выше.

— Я следую за вашими рассуждениями, — улыбнулся Николя, — хотя и не знаю, сколь высоко вы намерены подняться.

— Я уже остановился! И не приписывайте мне того, что я не говорил! Я лишь хочу обратить ваше внимание, что наша горничная носила панталоны, а это, как известно, признак предосудительных и беспутных нравов. Добавим сюда дорогие туфли… судите сами, куда нас это заводит.

— В процессе расследования мы, без сомнения, многое узнаем о бедной девушке. Особняк живет своим обособленным мирком. Опасливо озираясь, челядинцы борются со страстным желанием посплетничать. Сначала мы будем обречены на молчание и недоверие наших свидетелей, но потом каждый скажет свое слово, хорошее или дурное, об одних или о других. Вам известны нравы прислуги. В этом мирке, как и везде, полно ненависти, ревности, зависти и любовных связей. Перед нами плодородная нива, и наша задача собрать с нее жатву. Всему свое время, главное, сразу не напугать свидетелей.

— Полностью с вами согласен, — ответил Бурдо.

— Кстати, Пьер, велите отнести записку нашим друзьям, Семакгюсу и Сансону. Надо как можно скорее произвести вскрытие; мне не терпится узнать их мнение о происхождении этой раны. А заодно отправьте кого-нибудь из приставов охранять комнату подозреваемого.

Внезапно дверь с шумом распахнулась, и в кабинет, рывком протолкнув широченное старомодное платье с панье, ворвалась разгневанная дама преклонного возраста. Судя по ожерелью из черного гагата, украшавшему морщинистую шею, и мрачному цвету платья, она соблюдала придворный траур. Лицо ее, с нездоровой кожей, без румян и белил, раскраснелось от гнева; она так яростно размахивала черным шелковым веером, что Бурдо, отшатнувшись, вжался в стену.

— Сударыня, — произнес Николя, делая некое подобие реверанса.

— Сударь, мне сказали, что вы тот самый комиссар Шатле, которому поручено расследовать ужасную смерть несчастного создания. Господи, как это могло случиться? Впрочем, о чем это я? Ах, да, сударь, вы ведете расследование. И ваше имя мне знакомо. Вы представлены покойной королеве? Нет, наверное, королевским дочерям?

— Я имел счастье оказать услугу мадам Аделаиде, и та оказала мне честь, пригласив меня на свою охоту.

— Наконец-то вспомнила! Вы тот самый дорогой Ранрей, которого высоко ценил король. Какая удача, сударь, что придется иметь дело с человеком благородной крови, хотя и… Сударь, вы непременно должны меня выслушать.

Бросив убийственный взгляд на Бурдо, она спросила:

— Кто этот господин?

— Мой помощник, инспектор Бурдо. Мое второе «я».

— Ну, раз вы так говорите! Сударь, все ужасно. Но это должно было случиться. Я давно это предчувствовала. Нельзя не понимать, что такой образ жизни до добра не доведет.

— Сударыня, могу я спросить вас, с кем имею честь?

— Как, сударь, как! Я герцогиня де Ла Врийер, и вы у меня дома.

III ЗМЕИНОЕ ГНЕЗДО

Между слугами в доме никогда не возникает настоящей дружбы.

Лопе де Вега

Величественное заявление не слишком удивило Николя, ибо был к нему готов: в Версале он несколько раз видел эту даму, слывшую брюзгой и святошей. Однако он знал, что далеко не всему, что говорят при дворе, стоит верить: многие слухи были несправедливы и пристрастны. Ему показалось правильным занять бесстрастную и выжидательную позицию, чтобы возмущение и уязвленная гордыня, выплеснувшись наружу, не нашли бы для себя питательный источник. Вспышка гнева вполне сойдет за своего рода моральное кровопускание, подумал он с улыбкой.

— Сударыня, — поклонился он, — я к вашим услугам…

И, не давая ей перевести дух, продолжил:

— Полагаю, я правильно понял, что Маргарита Пендрон принадлежала к штату вашей прислуги. Иначе говоря, была вашей горничной.

— О! Вы все правильно поняли, сударь. Мой штат прислуги — это громко сказано. Речь идет о домашней прислуге, более того, о прислуге на черных работах. Она поступила в дом не только неведомыми мне путями, но и без моего согласия…

Николя знал, что с разговорчивыми свидетелями можно вести себя двояко: либо не позволять им отклоняться от существа вопроса, либо, наоборот, слушать, как они извергают потоки слов, надеясь выудить из них полезный мусор.

— В сущности, — проговорила герцогиня, — в этом доме я никогда рта раскрыть не могла, поэтому большинство из тех, кто мне прислуживает, выбраны на основании причин, совершенно мне неизвестных. Впрочем, я сама предпочитаю не знать подоплеку этих интриг. Ах, сударь, какое ужасное несчастье — обязанность содержать прислугу…