Убийство в музее восковых фигур - [70]

– Но что же вы теперь собираетесь делать? – спросил Шомон. – Вы уже что-то предприняли?

– Перед самым приходом сюда, – медленно произнес Бенколин, – сегодня ночью, узнав о случившемся, я позвонил полковнику Мартелю. Я сказал ему, что все знаю, изложил доказательства и попросил восполнить некоторые пробелы.

– И он?…

– Он поздравил меня.

– Может, хватит нас разыгрывать? – перебила его Мари Августин. – Ах, эта аристократия!… Этот человек – убийца. Он совершил самое бессердечное и зверское преступление, о каких я только слышала. И знаете, что вы сделали? Вы дали ему возможность бежать.

– Нет, – спокойно сказал Бенколин. – Я только собираюсь это сделать.

– Вы хотите сказать…

Бенколин встал. Он улыбался задумчиво и беспощадно.

– Я хочу сказать, – проговорил он, – что намерен подвергнуть этого благородного игрока самому трудному испытанию в моей практике. Я буду судить его по законам Мартелей… Мадемуазель, у вас есть телефон, который вы могли бы принести сюда и поставить на этот вот стол?

– Я что-то не понимаю…

– Отвечайте. Есть или нет?

Мари неохотно поднялась, зло поджала губы и направилась к задернутой занавеской арке в задней части комнаты. Вскоре она вернулась с аппаратом, таща за ним длинный шнур, и поставила его на стол рядом с лампой.

– Может быть, – сказала она неприветливо, – вы соизволите объяснить нам, почему вы не могли сами пойти в другую комнату и…

– Благодарю вас. Мне бы хотелось, чтобы вы все слышали мой разговор. Джефф, вы не возражаете, если я сяду в ваше кресло?

Что он задумал? Я встал и отошел назад, но он жестом пригласил меня подойти поближе к столу и стащил газету с абажура. Лица присутствующих осветились: Шомон наклонился вперед, свесив руки и сощурив глаза; Мари Августин, очень бледная, нахмурила брови; ее отец несвязно бормотал что-то, отвечая своим мыслям.

– Алло! – произнес детектив, откинувшись на спинку кресла и держа в руках телефон. – Пожалуйста, Инвалидов двенадцать – восемьдесят пять…

Полузакрыв глаза, он уставился на огонь, ритмично покачивая одной ногой. По улице Сен-Апполин с рокотом промчалась машина. Раздался скрип переключаемых скоростей, коротко прогудела, обгоняя ее, другая машина, кто-то выругался. Шумы в этой душной комнате усиливались, они бились в плотных занавесях с каким-то истерическим упорством.

– Это же телефон Мартелей! – воскликнул Шомон.

– Алло! Инвалидов двенадцать – восемьдесят пять? Спасибо. Я бы хотел поговорить с полковником…

Еще одна пауза. Августин, громко сопя, потер нос рукавом своей ночной рубашки.

– Он должен сейчас сидеть один у себя в библиотеке, – задумчиво произнес детектив. – Я сказал ему, чтобы он ждал сообщения… Алло? Полковник Мартель?… Это Бенколин.

Он отнял трубку от уха. В комнате было очень тихо, настолько, что можно было отчетливо слышать ответ по телефону. Голос Мартеля звучал жутко, бестелесно, как будто с того света. Слабо, почти как писк, но очень отчетливо.

– Да, сударь, – произнес он, – Я ждал вашего звонка.

– Я говорил с вами недавно.

– Да?

– Я сказал вам, что буду вынужден отдать приказ о вашем аресте.

– Естественно, сударь! – Голос был нетерпеливый, резкий.

– Я сказал вам, что суд вызовет грандиозный скандал. Ваше имя, имена вашей дочери и вашей жены вываляют в грязи, над вами будут издеваться, злорадствовать; вам придется рассказывать все, что вам известно о вашей дочери, и о том, что вы сделали, в переполненном зале суда, среди фотовспышек и множества глаз; чернь, жуя сосиски, будет разглядывать вас, как диковинного зверя…

Режущий слух голос прервал его:

– Ну и что из этого, господин полицейский?

– Еще я спросил вас, есть ли у вас в доме какой-нибудь яд. Вы ответили, что у вас есть цианид, который, обратите внимание, действует быстро и безболезненно. Вы также сказали…

Он приподнял трубку так, чтобы холодный голос звучал еще громче.

– И я снова говорю, – отрезал полковник Мартель, – что готов заплатить за то, что сделал. Я не боюсь гильотины.

– Вопрос не в этом, полковник, – мягко произнес детектив. – Предположим, вы получите от меня разрешение в один миг, раз и навсегда, предать все это забвению…

Мари Августин шагнула вперед. Бенколин повернулся и свирепо цыкнул на нее; она отступила, и он спокойно продолжил:

– Вы завоевали право на это – если согласитесь попытать счастья.

– Не понимаю.

– Выпить цианид – вот ваше искупление, полковник. Я мог бы не давать этому делу хода. Связь вашей дочери с клубом, все ее прошлые похождения, ваши собственные действия – короче, все, что касается этого дела, никогда не станет известно. Клянусь. А вы знаете, что я держу свое слово.

Даже за многие мили телефонных проводов было слышно, как его легкие со свистом вбирают в себя воздух; я так и видел его перед собой, этого грузного старика, сидящего в своем массивном кресле.

– Что… вы имеете в виду? – хрипло спросил он.

– Вы последний в вашем великом роду, полковник. Ваше имя навсегда осталось бы незапятнанным для всех, кто его носил. И если бы я, представитель полиции, сказал вам, что у правосудия нет к вам претензий, что вы, полковник, должны оставить после себя свое славное имя, – слова его звучали холодно, кололи, как острые ножи, – незапятнанным и на недосягаемой высоте, кто бы ни пытался его опорочить… а ведь, в противном случае, сколько будет издевательств и злопыхательства черни! Всякий лавочник станет смаковать сплетни о распутстве вашей дочери…