Убийство в музее восковых фигур - [37]

Мы сидели в темноте – горели только тусклые лампочки над книжными шкафами в алькове за спиной Бенколина, отчего голова его выделялась темным силуэтом на фоне окон, около которых он сидел с телефонной трубкой в руке. Мое кресло стояло напротив, на голове у меня были наушники от параллельного телефона. Я слышал пощелкивание и гул, бесплотные голоса, доносившиеся с разных концов здания, – как будто в руках у меня сосредоточились все нити, которые разбегались из этой комнаты и реагировали на малейший сигнал из центра, невидимо опутывая каждый дом в Париже.

В трубке воцарилось молчание. Длинные пальцы Бенколина нетерпеливо постукивали по подлокотнику кресла. Я перевел глаза на вид за окном. Стекла слабо дребезжали: вниз по реке дул холодный ветер. Окна были все еще мутными от дождя, который бросал в них воду небольшими пригоршнями. Я видел заляпанные грязью фонари там, внизу, на Новом мосту; мост был забит пешеходами, гудели машины, сверкали огни, громыхали автобусы. Подальше, по выступу острова, пробежало несколько отблесков, изломом отразившихся в реке. Все остальное тонуло во мраке. Бледные фонари, выстроившиеся рядами по берегам реки, уходили вдаль, таяли и затем совершенно исчезали за пологом дождя.

– Инспектор Лутрель слушает, – раздалось у меня в ушах. Мы снова были далеко от этой пронизанной холодом панорамы; мы укрылись за оконным стеклом, запустив в действие огромную машину, и в нашей комнате пахло густым табачным дымом и протертым ковром, по которому столько раз шагал Бенколин, вычисляя очередного убийцу.

– Лутрель? Это Бенколин. Что у вас есть по убийству Дюшен?

– Пока ничего интересного. Сегодня днем я отправился к ее матери, но мне сказали, что вы там уже были. Я говорил с Дюраном. Он ведет дело Мартель, так ведь?

– Да.

– Он говорит, вы считаете, что оба дела связаны с Клубом Цветных масок на Севастопольском бульваре. Я хотел было наведаться туда, но Дюран сказал, что вы приказали его не трогать. Это правда?

– В настоящий момент да.

– Ну, раз вы так распорядились, тогда ладно, – проворчал Лутрель. – Хотя не могу понять, зачем это нужно. Тело подобрали у основания моста О-Шанж, у одного из быков. Течение там быстрое; возможно, тело сбросили выше того места, где его прибило. А этот мост в самом конце Севастопольского бульвара. Труп могли притащить туда прямо из клуба.

– Никто ничего подозрительного не заметил?

– Нет. Мы опросили тамошних жителей. В том-то и вся чертовщина.

– Лабораторные данные?

– Лаборатория ничего не может сделать. Труп слишком долго пробыл в воде, и на одежде не осталось никаких следов. Есть одна ниточка; но если вы настаиваете на том, что дело не в клубе…

– Порезы стеклом на лице, не правда ли? Стекло, очевидно, необычное – матовое, безусловно, и, возможно, цветное.

– Вы ведь нашли осколки?

– О да, инспектор. Она либо сама выпрыгнула из окна, либо ее выбросили, а в окнах этого клуба, по всей вероятности…

На том конце провода раздалось досадливое восклицание.

– Да, – неохотно признался инспектор, – в некоторых порезах сохранились осколки. Стекло темно-красное, очень дорогое. Значит, вы его видели, да? Мы допрашиваем всех стекольщиков в радиусе полутора миль от арки Сен-Мартен. Может, кто из них чинил то окно… Будут какие-нибудь указания?

– Пока никаких. Продолжайте в том же духе, но помните – никаких расспросов в Клубе Цветных масок, пока я не разрешу.

Лутрель еще что-то буркнул и повесил трубку. Бенколин задумался, нервно постукивая пальцами по подлокотникам кресла.

Мы молчали, прислушиваясь к отдаленному гулу полного людей здания и шуму дождя.

– Итак, – наконец заговорил я, – Одетту Дюшен убили в клубе. По-видимому, это можно считать доказанным. Но Клодин Мартель… Бенколин, ее убили из-за того, что она слишком много знала о гибели Одетты?

Он медленно повернулся ко мне:

– Почему вы так думаете?

– Ну взять хотя бы ее поведение дома вечером в день исчезновения мадемуазель Дюшен. Вы помните – она плакала, была возбуждена, сказала матери: «Ты не можешь мне помочь, мама, мне никто не может помочь». Похоже, Клодин Мартель была довольно сдержанной барышней… Вы полагаете, они обе были членами клуба?

Бенколин слегка наклонился, чтобы придвинуть поближе табурет, на котором стоял графин коньяка и лежала коробка сигар. Падавший сзади, из алькова, свет ложился на нижнюю часть его лица, рельефно выделяя скулы, и заставлял жидкость в графине гореть алым пламенем.

– Ну что же, мы можем предположить это с определенной долей вероятности. Я думаю, Одетта Дюшен не входила в клуб, а мадемуазель Мартель наверняка входила.

– Почему наверняка?

– О, об этом говорит очень многое. Во-первых, ее знала мадемуазель Августин, и знала хорошо. Внешность Клодин просто врезалась в память мадемуазель Августин, хотя она могла и не знать ее имени. Клодин Мартель, наверное, имела привычку заходить в клуб через музей, а, следовательно, была постоянной посетительницей клуба…

– Минутку! А разве не может быть, что ее лицо не было знакомо мадемуазель Августин, но так крепко запомнилось ей потому, что она видела Клодин Мартель мертвой?

Наливая себе рюмку коньяка, сыщик задумчиво взглянул на меня: