Убийство в ЦРУ - [6]

Очередь двигалась рывками. Мэйер держала свои портфели руками, а чемодан ногой подталкивала по полу вперед. Громкий голос справа заставил ее, как и всех остальных в очереди, обернуться на шум. Молодой негр, одетый в открытую белую рубашку, черные брюки и кожаные штиблеты, забрался на мусорный бак и принялся орать, протестуя против британской политики в Южной Африке. Глаза всех были устремлены на негра и на двух молодцов в форме службы безопасности аэропорта, которые пробирались к нему сквозь толпы народа.

— Барри!

Она отреагировала не сразу. Как и все остальные в очереди, Мэйер повернулась вправо, оказавшись спиной к ряду стоек. По имени же ее окликнули из-за спины.

Она обернулась. Брови изумленно поползли вверх. Она начала было что-то произносить — может, имя, может, приветствие, — как вдруг у самого ее носа оказалась рука. В ней была зажата металлическая трубочка, в какой могла бы храниться сигарета. Большой палец руки слегка тронул рычажок на трубке, стеклянная ампула внутри ствола лопнула, и ее содержимое полетело прямо Мэйер в лицо.

Произошло это все так быстро, что никто не успел ничего заметить… пока молодая женщина не выронила оба портфеля на пол, а руки ее не рванулись к груди, словно защищаясь от взметнувшейся откуда-то из глубины режущей боли. У нее перехватило дыхание. Аэропорт и всех, кто был в нем, смело вспышкой слепяще-белого цвета, отозвавшейся в голове дикой болью.

— Леди, вам пло…?

Лицо у нее посинело. Женщина рухнула на колени, пальцы ее неистово рвали одежду, пытаясь высвободить грудь, жаждущую воздуха и избавления от боли.

— Эй! Эй, сюда, помогите, эта леди…

Мэйер угасающим взором обвела лица десятков людей, которые, низко наклонившись, смотрели на нее — кто с сочувствием, кто с ужасом. Рот и глаза ее широко раскрылись, из горла выскреблись давящие звуки: мольбы без слов, вопросы, обращенные к незнакомцам, оказавшимся так близко к ней. Затем она качнулась вперед, лицо ее с глухим стуком ударилось о жесткий пол.

Сразу пронзительно закричали несколько человек, видевшие, что случилось с высокой, хорошо одетой женщиной, еще несколько секунд назад стоявшей вместе с ними в очереди.

Вернулся мужчина, отходивший за сигаретами.

— Что здесь такое? — спросил он, глядя на Мэйер, распростершуюся на полу вестибюля-2, и запричитал: — Боже правый, кто-нибудь! Помогите же ей чем-нибудь…

3

Будапешт — два дня спустя

— Просто не могу в это поверить, — твердила Коллетт Кэйхилл, обращаясь к Джо Бреслину, с которым они сидели за вынесенным на улицу столиком «Гунделя», великолепного старинного будапештского ресторана. — Барри была… она стала моей лучшей подругой. Ведь я же ездила в Фериши встречать ее рейс из Лондона, а ее на нем не оказалось. Вернулась в посольство, позвонила в гостиницу, эту, на Кадоган-Гарденз, в которой она всегда останавливается в Лондоне. А там только и могли сказать, что утром она уехала в аэропорт. В «Малев» вообще ничего бы не сказали, не доберись я до знакомого парня в оперативном отделе, который проверил данные регистрации пассажиров. В предполетном списке Барри значилась, но в самолет она не села. Вот тогда я заволновалась всерьез. А потом… потом мне позвонил Дэйв Хаблер из ее вашингтонской конторы. Он едва мог говорить. Я заставила его повторить то, что он сказал, три, четыре раза и… — Весь вечер она боролась со слезами и вот теперь проиграла это сражение.

Бреслин потянулся через стол и накрыл ее руку своею. Оркестр из семи бродячих цыган, ярко разодетых, направился было к их столику, но Бреслин махнул рукой, показывая, чтоб шли мимо.

Коллетт откинулась на спинку стула и сделала несколько глубоких вдохов и выдохов. Она отерла глаза салфеткой и медленно покачала головой.

— Сердечный приступ? Смех да и только! Ей было… сколько? Тридцать пять, может, тридцать шесть? Она была в прекрасной форме. Черт возьми! Этого не может быть.

Бреслин пожал плечами и раскурил трубку.

— Боюсь, что может, Коллетт. Барри мертва. Тут никаких сомнений, как это ни печально. А что Рети, ее писатель?

— Я попробовала отыскать его дома, но там никого не было. Теперь-то он, я уверена, уже знает. Хаблер звонил ему, чтобы сообщить.

— А как прошли похороны?

— Да их просто не было, во всяком случае, ничего формального. В тот вечер я позвонила ее матери. Боже, я так боялась этого разговора. Она же ничего, восприняла это вполне нормально. Сказала, что Барри хотела немедленной кремации, без всяких молитв и сборищ, и она все так и устроила.

— Вскрытие. Говоришь, его в Лондоне делали?

— Да. Как раз они и приписали это сердечным сосудам. — Коллетт крепко-крепко зажмурилась. — Я на такое заключение не куплюсь, Джо, никогда.

— Коллетт, — он улыбнулся и подался вперед, — съешь что-нибудь. У тебя ж давно во рту ни крошки не было. Кроме того, я умираю с голоду.

Перед каждым стояла большая — нетронутая — тарелка супа-гуляша. Она зачерпнула ложку и взглянула на Бреслина, тот обмакнул кусок хлеба в густое варево и теперь смаковал его. Кэйхилл радовалась, что есть Джо, на кого она могла положиться. Со времени приезда в Будапешт она завязала дружбу со многими, но Джо Бреслин обеспечивал ей необходимую уравновешенность именно в такие вот времена, возможно, потому, что был старше — пятьдесят шесть стукнуло — и, похоже, сам упивался ролью и.о. заботливого отца.