Убийство - [22]

Да нет, я клевещу на себя. Никогда бы я не стал таким, как они. И без этого самого надсмотрщика я нашел бы способ пробиться. Кстати, можете мне поверить, жизнь с ним отнюдь не была сладкой.

Помню, все школьные годы, и в колледже, и потом, в медицинской школе, я ни разу не позволил себе отдохнуть целиком весь день.

Я зарабатывал своим трудом каждую ступень, на которую поднимался. В моей жизни были только работа и учеба. Я не мог тратить время на развлечения, я не встречался с девушками. А потом, когда я наконец получил практику, избавился от финансовых проблем и у меня появилось свободное время, оказалось, что я не знаю, как к ним подступиться. Мне было не по себе в женском обществе. Я не умел ухаживать, не умел говорить всякую дребедень, которую девушки явно ожидали услышать. Однажды мне стало известно, что юная леди, к которой я был неравнодушен, отозвалась обо мне как об «ужасном чурбане».

Теперь вы понимаете. Хэтти любила меня. Меня любила женщина, красивее которой я не видел никогда в жизни. И я мог держаться с ней запросто, говорить с ней о чем угодно, хотя ее ответы и не всегда были вполне разумными, и не чувствовать при этом никакой неловкости.

Я без памяти влюбился в нее. Иначе и быть не могло. Когда она сказала мне о своей беременности, я, по правде говоря, испугался. Испугался и не на шутку разозлился, потому что сам рассказывал ей о тех мерах предосторожности, которые ей следовало принимать. Теперь не оставалось иного выхода, кроме аборта, несмотря на то, что срок был уже около трех месяцев. Но на мое несчастье, Хэтти, обычно подчинявшаяся всем моим требованиям, на этот раз оказала сопротивление.

С яростью тигрицы она отстаивала свой зародыш, пытаясь запугать меня тем, на что она якобы готова, если я не оставлю своих посягательств. Я не уступил, хотя был немало поражен ее поведением, — и тогда она прибегла к мольбам. И они не оставили меня равнодушным, несмотря на то, что другая печаль заботила меня гораздо сильнее.

Она говорила, что мальчик «сойдет» — она не сомневалась, что это будет мальчик. Возможно, лет через двести тщательного отбора, поколений через восемь и родится ребенок, который, будучи ее потомком, сойдет за белого. Мне ли было не знать этого? Мог ли я не понимать, почему она так этого хотела?

Я медлил. Мне следовало настоять на аборте, а ей — подчиниться моей воле. Но я не настоял. Хотя, прояви я больше твердости, этому мальчику не удалось бы родиться.

Когда беременность стала заметной, я отослал ее из своего дома. И с этого дня вплоть до родов звонил ей по меньшей мере дважды в неделю.

Теперь я не смог бы снова через это пройти. Да и тогда, даже тогда бывали моменты, когда я думал, что больше не выдержу. Белый человек — белый врач! — посещает негритянские трущобы. Лечит негритянку! Это было неслыханно, беспрецедентно, этот опыт растоптал мою гордость и перевернул всю мою душу. Белые врачи не лечили негров. Откровенно говоря, их вообще никто не лечил. Они обходились без медицинской помощи, прибегая в случае необходимости к домашним средствам или патентованным лекарствам; они рожали своих детей сами или полагались на повитух.

Так или иначе, казалось, что такое положение вещей их вполне устраивает, хотя статистика рождаемости и смертности среди негритянского населения дает нам представление о том, как обстоят дела или как они обстояли раньше — в этом вопросе нет полной ясности.

Впрочем, не могу себе представить, чтобы я оставил без помощи Хэтти. Уверен, что не сделал бы этого, так я любил ее, так был предан ей и ребенку. В противном случае я ни за что не сделал бы того, на что решился, когда приблизился срок ее родов.

Как я уже говорил, белые врачи не занимались неграми. Это означало, что ни в одной больнице для белых Хэтти не приняли бы.

Так вот. Я был принят в штат одной из больниц, только недавно получил это место. И устроил так, что Хэтти поступила туда как белая женщина испано-индейского происхождения.

Я поступил так, вполне отдавая себе отчет в том, что мой обман непременно раскроется. Настолько я любил ее, настолько переживал за нее и, естественно, за ребенка тоже.

Их сузившиеся глаза уставились на нее, едва она переступила порог. Они заподозрили ее с самого начала. И вместе с ней меня. Я видел, что они подозревают, видел и чувствовал. Так что когда она пришла в себя после наркоза, когда она заговорила...

Я никогда не забуду, как они на меня посмотрели. И что сказал мне заведующий персоналом. Мне пришлось забрать ее и ребенка на следующий же день. Выхода у меня не было — если бы я отказался забрать их сам, уверен, что их просто вышвырнули бы на улицу.

С работой в больнице, разумеется, пришлось распрощаться. И с практикой в этом городе, и со всеми перспективами тоже. Наверное, мне повезло, что я избежал линчевания.

Только через несколько дней я смог взять себя в руки настолько, что стал выходить из дома.

Оставалось одно — переехать. Поселиться подальше отсюда, чтобы никакие слухи о моей тайне не достигли бы этого места. Туда, где Хэтти могли бы принимать как мою жену.

Там, где мы жили тогда, каждый стремился выследить людей смешанной крови, каждый был экспертом по выявлению цветных. Но на новом месте — таком, как я себе воображал, — достаточно было лишь поднатаскать Хэтти насчет ее речи и манер. Мой план казался мне вполне осуществимым.