Убийство на улице Чехова - [23]

— Почему вы не ночевали здесь, а уходили домой?

— Потому что я была экономкой профессора, а не его женой.

— Но, если вы были только экономкой, вряд ли вы можете иметь претензии на квартиру.

— Я не была женой профессора. А почему надеюсь, что имею права на квартиру, — мое личное дело.

— Вы, возможно, не были законной женой профессора, но фактической…

— Я была экономкой. Получала зарплату, с которой профсоюз удерживал взносы в пенсионный фонд. А была ли я фактической женой — это вопрос интимного характера, на который я вовсе не должна отвечать! Можете думать что угодно, меня это не интересует!

— Какое у вас образование?

— Изучала французскую филологию, но не закончила.

— С этим образованием вы могли бы работать в государственном или общественном секторе. Почему вы выбрали частный?

— Наше общество считает любую трудовую деятельность достойной уважения, товарищ!

— Ответьте, пожалуйста: работа экономки носит «частпромовский» характер или я ошибаюсь?

— Это зависит от обстоятельств. Если профессор не был полезным членом общества, моя работа у него была «частпромовская». Но профессор очень активно работал на общество, он был очень полезным человеком, а я помогала ему, чтобы у него не было забот бытового характера. Так что моя работа у него не носит вульгарного «частпромовского» характера.

В области социальных отношений я был королем, но она прижимала меня к стенке. Надо было изменить тактику. Я сказал ей:

— Скажите-ка, ваш покойный супруг и профессор были друзьями?

— Мой супруг был первым помощником профессора в его работе!

Тут инспектор Манчев многозначительно кашлянул.

— А вы с профессором не были друзьями?

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать: не были ли вы другом профессора до того, как умер ваш муж?

— Я и муж были друзьями профессора. Профессор был нашим другом.

— Дружба вашего мужа с профессором меня не интересует. Я проявляю интерес к ВАШЕЙ дружбе с профессором.

— Все, что нужно было сказать по этому вопросу, я уже сказала! — Дора отвернулась и рассеянно посмотрела в окно.

— Хорошо, — сказал я, — оставим-ка до дальнейшего выяснения вашу дружбу с профессором. По той или иной причине вы были уверены, что эта квартира или ее часть станет вашей собственностью. Я хочу знать: не произошло ли в последнее время каких-либо изменений?

— Нет.

— Какое-нибудь сомнение, что профессор может отказаться от своего обещания и оставить вас на бобах?

— Я никогда не сомневалась в честности профессора, товарищ!

— А если в завещании он не упомянул вас в качестве наследницы?

Она не ответила, только улыбнулась.

— Не допускаете?

— Нет.

— Но представьте себе, что его дочь воспротивилась, что его сын воспротивился, что они вдвоем повлияли на него и в последний момент он изменил завещание!

Она опять улыбнулась.

Эх, если бы я мог разгадать эту улыбку! Но я изучал право в университете, специализировался по криминалистике, а науку об улыбках не изучал… Наука об улыбках! Надо бы иметь в криминалистике по крайней мере раздел об улыбках, потому что улыбка — это нечто самое сложное, самое трудное и наиболее неразгаданное в этом мире. Ну, не во всех случаях, разумеется! Есть простые улыбки — нечто похожее на четыре арифметических действия. Человек с начальным образованием умеет складывать и вычитать, умножать и делить. А дальше? Есть улыбки, которые невозможно расшифровать даже с помощью элементарной психологической алгебры! Есть улыбки, в которые в состоянии проникнуть только высшая математика.

Такой была улыбка этой хрупкой, как фарфор, невозмутимой женщины.

И так как я ничего не понимал в высшей математике, а владел лишь арифметикой, я, увы, решил изменить курс нашей учтивой беседы, чтобы чувствовать себя более уверенно.

— Послушайте, — сказал я, — вчера утром в котором часу вы сюда пришли?

— В половине девятого.

— Профессор уже ушел?

Она кивнула.

— Какие специальные поручения дал он вам по случаю дня своих именин?

— Он дал их мне еще накануне. — Она помолчала. — Профессор не был расточительным человеком.

— На сколько человек он поручил вам приготовить ужин?

— На шесть.

— Упомянул он, кого пригласит?

— О приглашенных разговора не было. Он только предупредил, что в числе гостей будет и его дочь, то есть дал мне понять, что я не должна появляться на этом ужине.

— Что он поручил вам приготовить?

Она улыбнулась иронически, лицо досадливо поморщилось. Мои вопросы, видно, казались ей слишком уж ординарными.

— Я ведь вас предупредила, — сказала она, — что профессор не был расточительным человеком. Он поручил мне сварить фасоль, приготовить майонез на шесть человек и баницу с брынзой. Я спросила: «Только этим и будете угощать своих друзей?» Он ответил: «Я рассчитываю прежде всего на окорок и вино!» Он имел в виду свиной окорок и дамаджану с вином, которые ему прислали из села. Я спросила его, не надо ли нарезать ветчину на два подноса, приготовив к ней гарнир из вареных яиц и петрушки, но он категорически отказался. «Ты режешь ветчину очень толстыми кусками! — сказал он. — Я куплю специальный нож, который режет тонкими ломтиками, чтобы было и глазу приятно, и казалось много. О яйцах…»

— Подождите, — прервал я и повернулся к Науму, который вел протокол допроса. — Сержант Наум! — сказал я. — О ноже там подчеркните и напишите дословно все сказанное свидетельницей: «Я куплю специальный нож, который режет тонкими ломтиками!»