Убийство Кирова. Политические и уголовные преступления в 1930-х годах - [39]

Если выгонят, то вернусь в Баку» (подчеркнуто мною. — М. Р.).

В письме от 7 января 1926 года Киров пишет: «Приехали позавчера в Ленинград, встретили нас здесь весьма и весьма холодно. Положение здесь очень тяжелое». Из письма от 16 января: «Пишу тебе второе письмо… Не обижайся, что пишу мало, очень я занят, работаю, минуты нет свободной. Положение здесь отчаянное, такого я не видел никогда». В конце этого письма мы слышим уже слова бодрости, оптимизма, уверенности. Киров заканчивает его так: «Живу в гостинице, вместе с членами ЦК, которых здесь достаточно много. Каждый день на собраниях. Ну и собрания здесь! Есть ячейки в 1500–2000 человек! Это одна ячейка. Сплошь, конечно, рабочие и работницы». И еще несколько строк из письма, написанного в конце января того же 1926 года: «[дела] складываются так, что я здесь, видимо, застряну месяцев на шесть. Ты знаешь, что я очень не хотел сюда ехать, послан вопреки моим желаниям. Говорили, что я поеду месяца на три, теперь выходит, что едва ли удастся. В середине февраля[56] созываем здесь губернскую конференцию. Это подытожит всю теперешнюю работу нашу…» И в конце кировский оптимизм: «Зима здесь крепкая, думаю, что понравится и город. Лучше Дербента, во всяком случае».

Эти строки из писем Кирова полностью раскрывают его состояние, настроение. Как его встречали в Ленинграде? Конечно, по-разному. Кирова мало кто знал здесь. Руководящая группа оппозиции отнеслась к нему явно недружелюбно, злопыхательски. Тогда в этой среде родились словечки в адрес Кирова: «карзубный», «рябой» и главное — «Кир-р-ова победа» как оценка первых шагов Сергея Мироновича.

Противостоящая оппозиции группа старых питерцев — Н. П. Комаров, И. М. Москвин, И. И. Кондратьев, Г. А. Десов, К. Е. Юносов и другие, считавшие себя исконными питерскими патриотами, приняли Кирова как «терпимое зло» в обстановке острой политической борьбы. Они видели в нем «варяга», хотя и прониклись лично к нему уважением за его качества политического бойца. Но они все же оставались на своих позициях: Киров — варяг, приехал на время, помочь установить порядок, а потом уже мы сами будем руководить своей родной организацией.

Это не какое-либо злопыхательство, а «квасной» патриотизм, свойственный людям примитивным, хотя и очень заслуженным, преданным и честным; это не вина их, это — беда. Именно такие товарищи в 1929 году явились прообразами лиц, к которым относился термин «правый уклон на практике». Но в 1926 году они лояльно приняли Кирова. К ним именно обратился с интересным «рекомендательным» письмом Серго. Вот оно:

«Комарову, Москвину, Швернику. Киров — мужик бесподобно хороший, только, кроме вас, он никого не знает. — Ребята, вы нашего Кирыча устройте как следует, а то он будет шататься без квартиры и без еды»[57].

Киров осваивался в питерской партийной организации. Его многочисленные выступления на предприятиях не только правдой ленинского слова, но и личным обаянием отрывали честных, но заблудившихся партийцев из-под влияния местных и центральных руководителей оппозиции, вселяли им уверенность в свои силы. Генералы остались без армии. Это, конечно, создало огромный авторитет Кирову, а методы разъяснительной работы принесли ему симпатии и уважение масс. Да и сравнения с его предшественником — Г. Е. Зиновьевым — всегда были в пользу Кирова. И в самом деле, Киров прост, доступен, доброжелателен, приветлив, массовик. Зиновьев — мрачен, чрезмерно сосредоточен в себе, нелюдим даже с близкими по работе. В выступлениях истеричен. Зиновьев своей речью назидает, поучает. Киров — убеждает, разъясняет.

Приехав из Баку, Сергей Миронович не привез с собой никого; приехал, как говорили, без «хвоста». (Потом, спустя время, поодиночке появились немногие бакинцы: И. С. Каспаров, П. И. Чагин, Г. Н. Илларионов и другие.)

Зиновьев своего отца, типичного местечкового еврея-ремесленника, устроил заведовать крупной молочной фермой, принадлежавшей Бенуа, в Лесном. Брата устроил по коммерческой части в одной из организаций Внешторга. Зиновьев не проявил себя во время отражения наступления войск Юденича и особенно во время событий в Кронштадте.

Киров — герой защиты Астрахани.

Эти сопоставления можно продолжать, но и сказанного достаточно, чтобы понять: Киров ближе, более приемлем, чем Зиновьев. С годами же Киров стал настолько своим в Ленинграде, что сделался подлинным любимцем трудящихся.

10 февраля 1926 года собралась ХХШ чрезвычайная Ленинградская губернская конференция ВКП(б). Мне не довелось участвовать в ней, так как меня вызвал Н. М. Шверник — секретарь Севзапбюро ЦК и предложил выехать в Новгород для участия, в качестве представителя Севзапбюро ЦК, на очередном губернском съезде Советов Новгородской губернии. На выраженное мною сомнение, смогу ли быть представителем такого высокого учреждения, Николай Михайлович сказал: «Вас товарищи хорошо знают, Иван Михайлович Москвин рекомендует именно вас, и мы это согласовали с Кировым. Вы там должны выступить от Севзапбюро ЦК» — и выдал мне уже подписанное командировочное удостоверение. Оно чудом уцелело у меня, несмотря на испытания, и сослужило добрую службу при моей реабилитации в 1956 году.