Убийство Адама Пенхаллоу - [7]

С первого взгляда Тревеллин даже превзошел ее ожидания. Огромный дом эпохи Тюдоров с голландскими фронтонами, высокими трубами и многостворчатыми окнами исторг из груди Фейт восторженный возглас. Она увидела его в летние сумерки, в окружении изумрудных пастбищ, когда серые стены чуть розовели в закатных лучах. В саду пестрели цветы, тяжелые дубовые двери были гостеприимно распахнуты, открывая вид на черные от времени полы, покосившийся раздвижной стол и металлическую грелку, висящую на отделанной панелями стене. За домом, в отдалении, неторопливо несла свои воды река Мур. В воздухе витал острый запах влажного торфа. Да, все было так, как она представляла! Правда, позднее Фейт обнаружила, что бесчисленные комнаты особняка запущены и нуждаются в ремонте, ковры и шторы вытерлись и выцвели, прекрасная старинная мебель соседствует с грубыми поделками местных столяров, а чтобы содержать такой дом в порядке, требуется целая армия слуг. Однако это ее не смутило, и она решила, что все здесь изменит.

Но с отпрысками Пенхаллоу Фейт потерпела неудачу. При первом же взгляде на эту ораву, выстроенную в боевую шеренгу для приветствия, ее иллюзии поблекли. Она с ужасом заметила, что со старшим пасынком они ровесники, и он гораздо увереннее в себе. Разве Пенхаллоу говорил ей, что Рэймонду уже девятнадцать? Этого Фейт не помнила. Возможно, и сказал, но она относилась к тому типу женщин, которые пропускают мимо ушей все, что не укладывается в их идеалистическое представление о мире.

Итак, перед ней стояли все семеро: Рэймонд, хмурый и молчаливый; Ингрэм, обогнавший его в росте, с резкими грубоватыми манерами; пятнадцатилетний Юджин, худосочная копия Ингрэма, но с более живым лицом и не по годам острый на язык; Чармин, пятью годами моложе Юджина, такая же чернобровая и дерзкая, как и остальные; восьмилетний Обри, казавшийся утонченнее других, что, впрочем, было весьма обманчиво; и, наконец, близнецы, упрямые и неприветливые пятилетние мальчишки, которые при попытке их обнять моментально спрятались за спины старших братьев.

Впрочем, никакой враждебности к своей мачехе они не выказывали. Похоже, их не огорчало, что Фейт заняла место матери. Вскоре она поняла, что они настолько привыкли к многочисленным любовницам Пенхаллоу, что принимали как должное любую появившуюся в доме женщину. Ее поразила ужасная догадка – они восприняли ее как очередную пассию Пенхаллоу, нечто неизбежное, однако совершенно для них постороннее. Фейт воображала, будто они страдают без материнской ласки, ей и в голову не приходило, что она им ни к чему: они ненавидели любые сантименты, вечно попадали в какие-то истории, скандализируя округу и вызывая гнев отца, и обожали носиться верхом, отчаянно нахлестывая лошадей, один вид которых приводил ее в ужас.

Фейт так и не представился случай проявить материнскую заботу. Как можно по-матерински относиться к своему ровеснику? Или к подросткам, презирающим всякие нежности? Или к диковатой девчонке, которая с презрительной миной спасла Фейт от стада агрессивно настроенных быков и считала ее дурочкой, потому что та назвала кобылу «милой лошадкой». Что касалось Обри и близнецов, то они находились на попечении Марты, и все их симпатии доставались ей. В общем, любая попытка сближения была обречена на провал – Фейт в этом доме терпели, и только. Женитьба Пенхаллоу не вызвала в его чадах ни малейшего интереса.

Она предприняла отчаянные попытки вписаться в семейство и даже стала ездить верхом под руководством не знающего жалости Пенхаллоу. Проводила в седле долгие мучительные часы, но так и не сумела совладать ни с одной лошадью, кроме медлительной пожилой кобылы, которая уже никуда не торопилась. Пенхаллоу громко хохотал над ее промахами, а Фейт, рыдая, недоумевала, зачем она вышла замуж за этого человека, но чаще – почему он женился именно на ней. Ей было невдомек, что Пенхаллоу жил, повинуясь лишь порывам, не привык ограничивать свои вожделения и никогда не задумывался о последствиях. Он хотел обладать Фейт, но поскольку заполучить ее он мог только женившись, то связал себя узами брака, положившись на волю провидения, а может, и вовсе ни о чем не заботясь.

Фейт никогда не понимала мужа, и хотя порой ее пугала его невоздержанность в постели, она была слишком молода и неопытна, чтобы осознать, что связала свою жизнь с распутником, который никогда не будет ей верен. И жестокая реальность вскоре открыла ей глаза. Когда она впервые узнала, что у мужа есть любовница, ее обиде и отчаянию не было границ. Но к тому времени Фейт была уже беременна, и только это удержало ее от развода. После рождения сына Клэя об уходе она больше не помышляла. А любовь к Пенхаллоу исчезла без следа. Во время беременности ее постоянно тошнило, Фейт стала нервной и раздражительной. Не перестав питать иллюзий, почерпнутых из романов, она воображала, будто Пенхаллоу окружит ее нежным вниманием, станет волноваться и ежедневно навещать, умоляя заботиться о своем здоровье, а уж во время родов непременно будет нервно ходить под дверью, переживая за нее и их будущего ребенка. Но Рейчел Оттери, первая жена Пенхаллоу, рожала детей без всякой суеты и переживаний, не переставая ездить верхом чуть ли не до самых родов и относясь к этому событию столь же спокойно, как к удалению больного зуба. Поэтому Пенхаллоу не слишком сочувствовал Фейт со всеми ее страхами и нервозностью, расценивая ее положение как несварение желудка. Фейт, считавшая простейшие функции человеческого организма не совсем приличными и могущими упоминаться лишь иносказательно, называвшая сук «девочками» и собиравшаяся сообщить близнецам, что аист принес им чудесного маленького братика, была в отчаянии от черствости мужа, и сердце ее сжималось от боли. В тот день, когда Пенхаллоу радостно сообщил викарию, что его жена «понесла», она поняла, что вышла замуж за животное, и навсегда распрощалась со своими девическими мечтами.