Убийства в Солтмарше - [10]

— Вот, значит, как ты рассуждаешь! — продолжала его дочь. — Миссис Брэдли, возьмите еще. Прошу вас, мистер Бернс. Мистер Уэллс, вы как будто дремлете.

— Мне бы хлеба с маслом, — сказал финансист. Как все короли коммерции, он был рабом своего желудка. — Вашего браконьера сегодня выпускают? — обратился он к хозяину.

— Нет, Джонстон просидит еще месяц. Этот дурень швырнул камнем в Хитса, моего старшего егеря, вырубил его. Надеюсь, со мной он ничего подобного себе не позволит, — ответил сэр Уильям, высматривая пирожное.

— Неприятно получить здоровенным камнем, — согласился Бернс.

Я вспомнил о брошенной в нас черепице, но промолчал.

— О, я не то имел в виду, — сказал сэр Уильям.

— Папа собой не владеет, когда ему перечат. — Маргарет засмеялась; веселье ее было какое-то натужное. К нему присоединился зловеще-скрипучий смех миссис Брэдли. Умная женщина, наверное, но в ее обществе невольно подбираешься. В таком, как у нее, возрасте лучше демонстрировать добродушие.

— Это не забава, — улыбнулся сэр Уильям. — Сидеть мне скоро за решеткой, точно вам говорю.

У него было загорелое лицо с приятными морщинками в уголках серых глаз, темно-рыжие коротко стриженные волосы и очень красные уши. Нос небольшой, хорошей формы, но чуть вздернутый, полные красиво очерченные чувственные губы. Темно-рыжие усики придавали простому приятному лицу мужественный вид, улыбка открывала ровные белые зубы. Одет сэр Уильям был в коричневый твидовый костюм и в целом являл настоящий образ идеального землевладельца — как их представляют беллетристы — и сам это понимал и веселился.

У ног сэра Уильяма лежал его фокстерьер Джим.

Чай пили не на террасе, а в доме. По стеклам высоких окон катились капли дождя. Чтобы как-то скрасить сырой вечер, в гостиной зажгли электричество. Этот август бил все рекорды — такой дождливой погоды, если верить газетам, не было уже сто лет.

— Так-так, — произнес Бернс (я с трудом его выносил), отказавшись от пирожного и второй чашки чая. — Сидя в тюрьме, наш браконьер — как там его? — по крайней мере не заработает простуду. В такую-то погоду…

— Заработает пулю, если будет на моей земле набрасываться на моих же егерей. — Сэр Уильям взял пирожное и с такой силой надкусил, что это совершенно безобидное на вид кондитерское изделие выстрелило из своих недр колбаской крема — прямо ему на штанину. Сэр Уильям сердито крякнул, выругался и стал очищать брюки. Как уже заметила его дочь, он очень легко раздражался. Впрочем, неприятно, нечего и говорить, когда испачкаешь кремом брюки.

— Знаешь, папа, — ухмыльнулась Маргарет, — пора бы тебе уже уметь обращаться с едой.

В этот миг она была мало похожа на Юнону. Трудно себе представить ухмыляющуюся Юнону, уж не знаю почему.

Миссис Брэдли решила переменить тему. Положив свои птичьи лапки на подлокотники, она улыбнулась: растянула губы так, что ее желтое личико стало похожим на мордочку хамелеона, несколько раз подряд моргнула пронзительными черными глазками и голосом, который поразил меня глубиной и мелодичностью, как поражал всех, кто впервые его слышал, произнесла:

— Мистер Уэллс, что, по-вашему, самое занятное на свете зрелище?

Наступило молчание. А она тем временем метнула быстрый взгляд на каждого из присутствующих и опять перевела его на меня. Начиная потеть, я вдруг понял, как чувствует себя кролик под взглядом удава.

Пожалуй, в миссис Брэдли было что-то от ящерки — в ее глазах, в уме, который скрывался за этими глазами. Когда она сложила губы в нечто напоминающее клювик ящерицы и высунула кончик языка, я даже удивился, что он не раздвоенный. «Так значит, она, — подумал я, — психоаналитик».

Миссис Брэдли явно прочла мои мысли.

— Именно, мой дорогой, — заявила она. — Причем настолько старого толка, что считаю Зигмунда Фрейда верховным жрецом этой религии и хранителем всех тайн пола. Прошу воздержаться от каламбуров, ибо смеяться над предметами священными не дозволено никому. Кроме декана Инга[3].

Свою тираду она завершила неожиданным веселым гуканьем и, к сильнейшему моему смущению, игриво ущипнула меня за щеку. Маргарет рассмеялась.

У Маргарет были прекрасные темно-каштановые волосы с золотым отливом; она отлично играла в теннис и на редкость плохо — на укулеле. Я, нечего и говорить, описываю ее такой, какой знал тогда. Мистер Брэнсом Бернс претендовал на ее руку. Игра шла нелегкая, и он два раза сходил с дистанции: один раз потерял все набранные очки, когда вничью провел с Маргарет партию в теннис, и второй раз, когда отпихнул бросившегося к нему фокстерьера. Собак он боялся и потому относился к ним с сильнейшей неприязнью. Пищеварение, как я уже говорил, у него было плохое. Маргарет по молодости лет не придавала этому значения. Ее отец, по-видимому, склонялся в пользу их брака: Бернс имел деньги и не такое уж темное для финансового воротилы прошлое. Отличался осмотрительностью, хорошо играл в бридж, правда, не так хорошо, как сэр Уильям. Впрочем, он играл куда лучше меня. Я про Бернса, разумеется. Миссис Брэдли, школьная подруга и близкая приятельница матери сэра Уильяма, сообщила мне, что не без некоторого интереса наблюдает за процессом ухаживания, но готова решительно воспрепятствовать заключению этого брака. Ее теория, порожденная личными наблюдениями, состояла в том, что счастье в браке достигается очень редко, и практически невозможно, если у одной из сторон за плечами сорок семь лет и скверное пищеварение, а другой двадцать, и она отвратно играет на укулеле. Маргарет ей нравилась, а Брэнсома Бернса она ценила как экземпляр личности с самым ископаемым интеллектом, с каким ей доводилось встречаться.