Убийства мальчиков-посыльных - [28]

Его раскосые карие глаза сияли нежностью. Голова его была почти лысой, а лицо — широким и круглым. Не дождавшись ответа, профессор захохотал. В его смехе было нечто ободряющее, вселяющее надежду, от чего на душе делалось хорошо. Этот человек знает, что такое уверенность в себе, подумал я. В нем не было самоуверенности, свойственной злобным или властным. Его уверенность в себе была спокойной, отчего и всем вокруг делалось спокойнее и теплее. Рядом с ним казалось, что ты в безопасности. Случись что — и он тебя защитит. И любит он тебя всем своим большим сердцем.

— Ах, не обращайте внимания на мои расспросы! — сказал он со смехом. — Я давно приготовил напиток специально для вас. Роскошный коньяк, любимый коньяк вашего дедушки. Пятьдесят три года выдержки! Увы, его я не мог угостить таким старым коньяком; тогда я только начинал и еще не добился успеха. Мы с ним поспорили на коньяк, я проиграл спор; но такой ценный коньяк купить не смог. А он меня даже не попрекнул. Тогда мы с ним пили коньяк всего-то семнадцатилетней выдержки. Ваш дедушка был утонченным человеком, разбирался в выпивке и в людях, короче говоря, знал толк в жизни. А теперь все знай твердят: «Я не понимаю жизнь, не понимаю жизнь». Можно подумать, они для этого что-то сделали! Можно подумать, они оторвали задницы от кресел, чтобы научиться ее понимать!

Профессора Доманью охватил гнев, и он совершенно переменился. Толкнул ящик с сапогами, и книжный шкаф захлопнулся. Н-да. Понятия одежды и убранства интерьера у профессора несколько отличаются от общепринятых, подумал я и заметил еще одну необычную деталь: когда он рассердился, то стал походить лицом на какого-нибудь злобного индийского божка.

Он наполнил стаканы. Напиться, что ли? Я жадно взялся за дело, наслаждаясь ароматом великолепного пятидесятитрехлетнего коньяка.

— Из-за чего вы поспорили с дедушкой, профессор Доманья? — полюбопытствовал я.

— Если помните, в возрасте пятидесяти лет ваш дедушка вернулся в Индию, — сказал он. — На пике карьеры он внезапно закрыл свое бюро и вернулся в Бомбей, где провел свою молодость. Говорят, что те, кто уезжает в Индию, обратно не возвращаются, а даже если и возвращаются, то душой навсегда остаются там. Но такой его неожиданный и внезапный отъезд очень всех удивил. «Не уезжайте, — просил я его. — Ведь если вы уедете, то больше не вернетесь». — «Спорим, что вернусь», — ответил он. — «Не беспокойтесь, я вернусь. Моя поездка — всего лишь антракт». Вот мы и поспорили на этот коньяк. Как мы удивились, когда три года спустя он действительно вернулся, да еще и с этим тощим индийским пареньком, просто щепкой! Но адвокатскую практику ваш дедушка забросил навсегда. Последние семнадцать лет своей жизни он приходил в свою контору, чтобы пройтись, посидеть в одиночестве, выпить, почитать журналы о кино. В каком-то смысле я выиграл спор, ведь можно сказать, что он так и не вернулся. А особенно этот его индийский паренек — вот уж странный был! Как тень за ним ходил. Как больной бездомный щенок. Дрожал все время, когда оставался один.

— Ванг Ю, что ли? — воскликнул я дрожащим от волнения голосом.

— Да-да! Ваш дедушка назвал его этим странным китайским именем. Ванг Ю! Да, несчастный, такой несчастный был паренек!

Несчастный индийский паренек! Несчастный Ванг Ю! Меня покидали последние силы. Казалось, я вот-вот потеряю сознание от сюрпризов, которые преподносила жизнь. Что за тайну скрывал Ванг Ю? Отчего он все время дрожал? Из-за какой тайны дедушка привез его из Индии, как какую-то вещь?

Мой стакан опустел. Я встал и вежливо попрощался. Уже когда я направился прочь, профессор вдруг спохватился, сделав вид, будто только вспомнил:

— Да, к вам сегодня Эсме заходила. Ко мне не зашла, негодница! Она слишком много пьет. Губит себя. Это меня очень беспокоит. Материнство разбило жизнь моей красавице.

Я увидел в его глазах неописуемую тоску и подумал: «Как он любит Эсме». Дядюшка Доманья ужасно любит Эсме.

— Доброй ночи, профессор Доманья, — повторил я. — Спасибо за коньяк. Самый лучший из всех, что я пробовал за свою жизнь.

— Всегда вам рад, заходите в любое время.

— Доброй ночи, — в третий раз повторил я. — Счастливо, профессор Доманья.

Я бегом спустился по лестнице. И едва ли не галопом, задыхаясь, бросился домой. На ужин приготовили все мои любимые блюда: плов с креветками по-китайски, курицу с миндалем и персиковый компот. Ванг Ю сидел на кухне и читал газету.

— Поужинай сегодня со мной, а, Ванг Ю? — попросил я. — Ты знаешь, как я не люблю есть один.

— Как вам будет угодно, — поклонился Ванг Ю. Всем своим видом он словно хотел показать, что я обязан рассыпаться в благодарностях, раз удостоился такой чести с его стороны. Ну и пусть! Я откупорил бутылку красного вина.

— Твое здоровье! — обратился я к Вангу Ю. — Или, как говорят японцы: «Кампаи»!

— Кампаи! — отозвался он с таким видом, будто потешается надо всем на свете, и прежде всего над самой жизнью. Он даже улыбался, как матушка.

Ему не нравится делить маму со мной, подумал я. Но сказать, что я ему совсем не нравлюсь, тоже нельзя…

После ужина я разложил на круглом столе красного дерева, стоявшем в центре моей комнаты, морские раковины, которые когда-то собрал на побережьях Карачи, Гоа и Пенанга. Я по обыкновению долго рассматривал их, как делаю всегда, когда хочу успокоиться. Вдруг в дверь два раза постучали. Ванг Ю заглянул внутрь и сообщил: