Убийцы прошлого - [27]

С небрежной усмешкой она посмотрела в потолок.

— Мы оба были слегка больны на голову. По крайней мере, я не знаю, как это назвать по-другому.

Непохоже, чтобы она говорила всерьез.

— Ну да, конечно, — ответил я, подражая ее интонации. — А ваши родители об этом не догадывались?

Это не было похоже на серьезное заявление.

— Мама догадывалась, — ответила Лариса. — Она истерически твердила отцу, что мы ее убиваем и что мы оба безумны — все то время, пока мы ей подсыпали яд.

Я приподнялся на локте, выпустив прядь ее волос, с которой играл.

— Подсыпали яд?!

Казалось, Лариса не слышит меня.

— Отец никогда этому не верил, — продолжала она. — По крайней мере, пока мы не сбросили его с самолета. Тогда — лишь тогда — он наконец понял, что это правда.

Глава 20

Я сел.

— Сколько же лет вам было? — только и смог я вымолвить.

Лицо Ларисы по-детски скривилось.

— Мне было одиннадцать, когда мы позаботились о маме. С папой было покончено приблизительно годом позже.

Растерявшись, я спрятался под маской психиатра.

— И что они… все это… это было обдумано заранее?

Она недоуменно взглянула на меня.

— Гидеон! Продумано все, что делаем мы с Малкольмом. Нас для этого и вывели. Но если ты спросишь, были ли у нас причины для этого, я отвечу: да, были. — Она снова принялась разглядывать потолок. — И не так уж мало.

Я продолжал смотреть на нее, погружаясь в профессиональную объективность, чуть раздосадованный своей реакцией.

— И что это за причины? — спросил я.

Она вдруг улыбнулась мне слабой, неподдельно радостной улыбкой и снова прижалась ко мне своим теплым телом.

— С тобой было приятно, — сказала она. — Я не думала, что мне понравится.

Я ответил ей самой лучшей своей улыбкой.

— Дар красиво льстить, скорее всего, не значился среди целей всех этих генетических преобразований.

— Извини, — рассмеялась она. — Я просто… Я приложил палец к ее губам.

— Лариса, не нужно рассказывать об этом, если тебе не хочется.

Она взяла меня за руку.

— Нет, я расскажу, — ответила она просто. — Все это и в самом деле заурядно. — Она снова уставилась в потолок. — Отец вывел меня умней и красивей, чем была моя мать. И не стоит удивляться, что в один прекрасный день он решил, что займется сексом не с ней, а со мной. — Я содрогнулся от ужаса, но Лариса продолжала свой рассказ с бесстрастием, не свойственным жертвам подобных травм. — А она решила, что это моя вина. Так что он меня трахал, а затем она меня за это избивала. Малкольм всякий раз пытался остановить их. Но для этого ему не хватало физической силы. — Ее глаза засветились любовью и восхищением. — Надо было видеть, как он замахивался на них костылями, обзывал их всеми грязными словами, которые можно придумать…

— …и которые они заслужили, — подхватил я. — Ты же понимаешь это, правда?

Она кивнула.

— Понимала когнитивно, как говорится. Что до эмоций, то тут все сложней. Так что пришло время, когда мы решили, что должны от них избавиться. Сперва от мамы, потому что она была не только жестокой, но и абсолютно бесполезной. Чтобы покончить с отцом, нам пришлось повременить, позволив ему закончить сооружение своих спутников.

— Вы продолжали сносить все это, — спросил я в ошеломлении, — потому что вы хотели, чтобы он закончил четырехгигабайтную спутниковую систему?

— Так ведь я понимала, какую ценность она будет представлять для Малкольма и меня, когда отец будет мертв, — откликнулась Лариса. — Реструктуризация всего Интернета? Да, я могла выдержать его объятия еще несколько раз, чтобы нам с братом достались все эти выгоды. Затем, когда система была готова и отлажена, отца пригласили на экономический саммит 2007 года. Поэтому мы подождали окончания встречи. В Вашингтон, на саммит, мы полетели вместе с ним, и вместе были на приеме у президента. А на обратном пути в Сиэтл нас было лишь трое. Он был очень доволен собой, а почему бы и нет? Он и его друзья — самые могущественные люди в этой стране. Он напился. Свалился с кресла против аварийного люка и вывалился из него во время захода на посадку… по-видимому. — Она коротко вздохнула и подняла палец. — К счастью, его прелестные детишки оказались достаточно умны, чтобы пристегнуть ремни и не устраивать паники, пока пилот выравнивал самолет. — Она помотала головой. — Я никогда не забуду его глаз…

Теперь, когда она рассказала все, занятые мной позиции беспристрастия незаметно для меня самого стали рушиться под напором глубокого сопереживания, в котором слышались отголоски пережитого мной самим. В этот критический миг я лишь коснулся ее лица и произнес:

— Наверно, легко убивать, пройдя через все это.

Она пожала плечами.

— Наверно. Но мне кажется, что прошлое не только облегчило убийства, но и побудило меня убивать. Это же чудесно — уничтожать людей, которые уж точно заслужили смерть. У меня даже появился вкус к этому чувству. Помню, когда я застрелила Раджива Карамчанда…

— Так это ты застрелила его? — Карамчанд был президентом Индии, отдавшим приказ об атомной бомбардировке Кашмира. Его убийство так и осталось нераскрытым, несмотря на усилия множества спецслужб.

Лариса улыбнулась и кивнула.

— Так вот, когда я это сделала, то почувствовала себя точно так же, как в момент, когда увидела отца, падающего из самолета. Человек, принимающий на себя ответственность за жизнь и благополучие других людей, а потом предающий тех, кто ему доверился — мне и правда трудно представить худшую подлость. К тому же… — она перевернулась на живот и заговорила быстрее. — Подумай вот еще о чем: почему табу на убийство обладает такой силой? Это же нелепо. Политический лидер может послать людей на смерть, казнить их; руководители корпораций могут пойти на любое преступление ради прибыли — и при этом они неприкосновенны. С какой стати? Почему Карамчанд должен был чувствовать себя в большей безопасности, чем любой из его солдат или пакистанцы, которых он уничтожал? Почему глава предприятия, наживающийся на рабском труде, должен быть застрахован от ужаса, которым мучаются его работники? Убийства — единственный способ заставить этих людей чуть более серьезно подумать о том, что они творят. А заодно и остальные как следует поразмыслят, чьим приказам подчиняться и чему верить — словом, как раз то, чем мы сейчас занимаемся, разве нет?