Убийца внутри меня - [9]

Но я ему даже пальца не выкрутил. Я никогда арестованных не мучу, хотя это безопасно. Нисколько не хочется. Может, я слишком горжусь тем, что не применяю силу. А может, подсознательно соображаю, что арестованные и я — на одной стороне. Как бы там ни было, я их не мучу. Не хочу — а скоро мне вообще никого мучить не захочется. Я избавлюсь от нее, и все закончится навсегда.

Через три часа, как я сказал, мексиканец решил вести себя пристойно. Поэтому я вернул ему одежду и одеяло на шконку и дал покурить, пока укладывал его баиньки. Когда я уходил, в камеру заглянул шериф Мейплз — и изумленно покачал головой:

— Не понимаю, Лу, как тебе удается, вот те крест. И откуда в тебе столько терпения?

— Просто улыбаться надо, — сказал я. — Вот и весь ответ.

— Да ну? Иди ты, — протянул он.

— Точно-точно. Кто людей веселит, за того весь свет стоит.

Он странно посмотрел на меня; я рассмеялся и хлопнул его по спине.

— Шучу, Боб, — сказал я.

Какого черта? В одночасье привычку не поменяешь. Да и какой вред в маленькой шуточке.

Шериф пожелал мне приятного воскресенья, и я поехал домой. Сделал себе большую тарелку яичницы с ветчиной и картошкой-фри и отнес в папин кабинет. Съел все у него за столом, и покойно мне при этом было так, как давно уже не бывало.

На одно я точно решился. Хоть трава не расти, а жениться на Эми Стэнтон я не буду. Я ее откладывал в долгий ящик: мне казалось, нет у меня права на ней жениться. А вот теперь я точно не хочу. Если на ком и жениться — так не на матери-командирше, у которой язык как колючая проволока, а лоб сопоставимой толщины.

Я унес посуду в кухню, все вымыл и надолго залег в горячую ванну. Затем ушел спать — и спал как бревно до десяти утра. А когда сел завтракать, услышал, как на дорожке хрустит гравий; выглянул и увидел «кадиллак» Честера Конуэя.

Он вошел в дом не постучавшись — у людей закрепилась эта привычка, когда папа еще практиковал, — и сразу направился в кухню.

— Не вставай, мальчик мой, не надо, — сказал он, хотя двигаться я и не собирался. — Завтракай-завтракай.

— Спасибо, — сказал я.

Он сел и вытянул шею, чтобы получше разглядеть в тарелке, что это я ем.

— Кофе у тебя свежий? Мне тоже плесни. Подскочи-ка, чашку подай?

— Есть, сэр, — врастяжечку произнес я. — Уже бегу, мистер Конуэй, сэр.

Это его не задело, само собой, — он рассчитывал как раз на такую услужливость. Шумно отхлебнул кофе, потом еще. Когда глотнул третий раз, чашка опустела. Он сказал, что больше не будет, хоть я и не предлагал, и закурил сигару. Спичку бросил на пол, затянулся и сбил пепел в чашку.

В целом западные техасцы — публика довольно наглая, но, если перед ними мужик, напролом не прут; уважают чужие права. Честер Конуэй был исключением. Он был самым главным в городе еще до нефтяного бума. И всегда ему удавалось иметь с другими дело на своих условиях. Никто ему не перечил столько лет, что теперь, если бы кто вздумал, он бы и не понял. Да обложи я его в церкви матом, он бы глазом не моргнул, наверно. Решил бы просто, что слух подвел.

В том, что он подстроил убийство Майка, я почти не сомневался. Если это сделал он, значит, все нормально.

— Ну что, — сказал он, раскидывая пепел по всему столу, — ты на вечер сегодня все настропалил? Не оскользнешься? Так заведи, чтоб завод не кончался, слышь?

— Я ничего делать не буду, — ответил я. — Я уже сделал все, что собирался.

— По-моему, не стоит оставлять как есть, Лу. Помнишь, я тебе говорил, что мне это не нравится? Так вот, мне по-прежнему не нравится. Этот Элмер, чертов полоумный, опять с нею видится, и непонятно, что дальше. Ты, парень, сам деньги возьми. У меня все готово, десять тысяч мелкими купюрами, и…

— Нет, — сказал я.

— …сам ей заплатишь. А потом поприжмешь ее чутка да из округа выдворишь.

— Мистер Конуэй, — сказал я.

— Так и надо, — хмыкнул он, и его дряблые бледные щеки заколыхались. — Заплатить, прижать и вытурить… Ты что-то сказал?

Я еще раз ему все объяснил — очень медленно, по слову зараз. Мисс Лейкленд требует повидаться с Элмером перед тем, как уедет из города. Она требует, чтобы капусту принес он, и не хочет никаких свидетелей. Таковы ее условия, и, если Конуэю не терпится, чтобы она покинула город, надо соглашаться. Мы, конечно, могли бы ее прищучить, но тогда она неминуемо распустит язык, и получится очень некрасиво.

Конуэй раздраженно кивнул:

— Все это понятно. Грязная реклама мне без надобности. Но я не вижу…

— Я вам скажу, чего вы не видите, мистер Конуэй, — перебил я. — Вы не видите, что наглости у вас до черта.

— А? — Челюсть у него отпала. — Че-го?

— Извините, — сказал я. — Остановитесь и подумайте минутку. Как это будет выглядеть, если разнесется слух, что офицер охраны правопорядка заплатил отступные за шантаж? Это если она вообще согласится принять от меня деньги. Каково, по-вашему, будет мне, если я впутаюсь в такое грязное дело? А вот Элмер — он в это вляпался и пришел ко мне…

— Умнее он ничего не сделал.

— …а я пришел к вам. И вы попросили, чтобы я проверил, как можно тихонько выдворить ее из города. Я проверил. И больше ничего делать не собираюсь. Я не понимаю, как вы можете просить меня о чем-то еще.