Убийца поневоле - [26]

Ну что же, тем хуже для нее. Смерть уже ткала свою паутину вокруг нее, пока она занималась домашними делами. Ему уже не долго осталось ждать того момента, когда, возясь с очередными часами в своей мастерской, он услышит, наконец, телефонный звонок: «Мистер Стэпп, мистер Стэпп, ваш дом полностью разрушен взрывом!»

Легкое потрясение, а далее — все своим чередом.

Он знал, что она не собирается удирать с этим незнакомцем, и сначала не понимал, почему. Но вот теперь, как ему казалось, он нашел объяснение.

Он, Стэпп, работал, а тот, другой, наверное, нет, и поэтому не смог бы обеспечить ее, если бы она ушла с ним. Какая же еще могла быть причина, из-за которой она не оставляла своего мужа? Она хотела иметь свой кусок пирога и спокойно есть его.

Так чего же ему заботиться о крыше над ее головой? Не лучше ли, взорвав все разом, отправить крышу в небеса?

Ему совсем не улыбалось, если бы она ушла от него: ведь в этом случае он не смог бы ублажить сидящее в нем существо, которое, изнемогая от порочного желания, не переставало твердить: убей, убей, убей… У него не возникало никаких сомнений по поводу того, чем еще лучше было бы избавиться от них двоих, а не ограничиваться ею одной.

И если бы, скажем, у них был ребенок лет пяти, то он ему уготовил бы ту же страшную участь, хотя, конечно, малыш ни в чем не был бы виноват. Врач-психиатр, ознакомившись с подобным умонастроением, знал бы, наверное, что надо в этом случае предпринять, и, скорее всего, срочно позвонил бы в больницу. Но, к несчастью, доктора не могут читать мысли, а их потенциальные клиенты не любят афишировать, что у них в голове.

Последний маленький сверток он принес два дня назад. Теперь коробка была полна. В ней находилось вдвое больше того, что требовалось, чтобы взорвать дом. Такого запаса хватило бы, чтобы высадить окна и в целом квартале. Но только этого не случится, потому что они жили на отшибе. Сей факт вселял в него парадоксальное чувство уверенности в том, что он делает благое дело, разрушая свой собственный дом и не трогая при этом дома соседей. Провода между тем уже были проложены, и батареи дадут нужную искру, как только их подключат к взрывчатке. Все, что теперь требовалось, — это завершить последние приготовления, соединить все, и тогда…

«Убить, убить, убить!» — злорадно думал он.

И вот этот день настал.

Он, бросив все, с утра занимался будильником. Это были часы всего за полтора доллара, но он уделил им куда больше внимания, чем каким-нибудь швейцарским карманным или наручным часам из платины, отделанным бриллиантами. Разобрал его, почистил, смазал, снова собрал, отрегулировал, так что теперь можно было не опасаться, что они подведут, остановятся или с ними еще что-нибудь приключится. Как хорошо быть хозяином и работать в собственной мастерской, где никто не говорит тебе, что можно делать, а чего нельзя. К тому же у него не было ни помощников, ни учеников, которые, заметив его особое внимание к этому будильнику, могли бы потом рассказать кому-нибудь об этом.

Как-то раз он пришел с работы в пять. Этот таинственный незнакомец, посягающий на его права, находился, наверное, здесь с двух тридцати или с трех и исчез прямо перед его приходом. А однажды примерно без четверти три пошел мелкий дождик, и когда он часа через два подошел к дому, то увидел на асфальте сухое место, которое только-только начало покрываться брызгами все еще идущего дождя. Значит, здесь стояла машина. Теперь-то он уже точно знал, в какое время она изменяет ему.

Он мог, разумеется, если бы захотел все узнать, просто прийти неожиданно, несколько раньше, чем обычно в течение этих шести недель, и встретиться с незнакомцем лицом к лицу. Но он предпочел другой путь, путь коварной кровавой мести, поскольку опасался, что они могли бы дать какие-то объяснения, которые бы охладили его пыл и лишили его оснований совершить то, что он так страстно желал. Он знал ее слишком уж хорошо и боялся, что ей вдруг удастся смягчить его сердце. Боялся, что она найдет нужные слова. А он так хотел сделать то, что задумал. Ему не интересно было раскрывать свои карты, он жаждал расплаты. Эта искусственно нагнетаемая злоба отравила все его существо. Если бы ничего не случилось, она таилась бы еще лет пять, но рано или поздно все равно выплеснулась бы наружу.

Он отлично знал, как распределяется ее время, посвященное домашним делам, и ему проще простого было бы появиться дома, когда ее там не было. Утром она делала уборку. Потом наскоро перехватывала чего-нибудь вкусненького — это у нее называлось ленчем. Затем, уже после полудня, выходила, чтобы купить продукты на вечер. У них дома был телефон, но она никогда не делала по нему заказы. Она часто говорила ему, что любит видеть то, что покупает, иначе торгаши всучат то, что ей вовсе не нужно, да еще по высокой цене. Поэтому он сможет спокойно сделать то, что задумал, между часом и двумя и незамеченным вернуться обратно.

Ровно в двенадцать тридцать он завернул будильник в обычную оберточную бумагу, сунул его под мышку и вышел из мастерской. Это было как раз то время, когда он обычно отправлялся на ленч. Правда, в этот раз он вернется немного позже, но это не имеет особого значения. Покинув помещение, он тщательно запер за собой дверь: нечего полагаться на случайности, тем более что у него здесь находилось много дорогих часов, нуждавшихся в ремонте или чистке.