Убийца нужен… - [12]

— Лизетт, я думаю об утреннем разговоре… Ну, насчет фатума… По-моему, всем вам, женщинам, недостает военного опыта.

Лиз так взбесилась, что решила не отвечать на подобную глупость. Какое право имеет этот тип называть ее Лизетт? Она уткнулась носом в тарелку, точно надувшийся ребенок.

— Не понимаю, что вы хотите сказать? — проворчала мадам Рувэйр.

— Только то, что на войне становишься мужчиной, — начал было задетый Даниель. Лиз выпрямилась, точно ужаленная. Губы ее судорожно искривились от злости.

— Подразумевается, что женщиной становятся в постели?

— Ах, Лиз! Как ты можешь говорить такие вещи!

— Не глупи, мама. Пусть на траве. Я-то понимаю, что имел в виду этот господин…

Лавердон грубо расхохотался.

— Ведь именно это вы подразумевали?

— Вовсе нет. Я об этом и не думал.

— Во всяком случае, ваша точка зрения абсурдна. Она нелепа. Да и вообще, что вы можете знать о войне?

— Лизетт, ты переходишь границы! Дорогой друг, извините ее, не сердитесь…

Но Лавердон не сердился. Наоборот, ему очень интересно было бы узнать… Лиз продолжала, торжествуя:

— Во время бегства мне было шесть лет. Помнишь, мама, как нас бомбили в Жиене? Одной старухе оторвало голову, а тебя мы никак не могли найти. Ты спряталась под телегой. Мне было столько же, когда отца принесли на носилках, а наш дом до сих пор забаррикадирован. Мне было одиннадцать лет, когда атомная бомба упала на Хиросиму. Водородная взорвется, вероятно, к моему двадцатилетию. Не знаю, поймете ли вы меня, но я привыкла к войне. Войной меня не удивишь, придумайте что-нибудь другое.

— Конечно, Лизетт, — свысока начал Лавердон. — Конечно, вы познали страхи войны, познали ее ужасы. Но вам не приходилось бывать в бою. Именно там становишься мужчиной.

— Вы отстаете ровно на одну войну, мой бедненький Лавердон. Вы все еще воображаете, что бои ведутся на фронте. Когда брали Берлин, мама устроила иллюминацию. Она решила, что это начало войны с русскими. Когда Трумэн послал американские войска в Корею, мама быстренько продала один из домов и купила золото. Война!.. С тех пор как я стала обедать вместе со взрослыми, за столом не говорят ни о чем другом. Значит, нечего мне рассказывать сказки. Рукопашные схватки хороши для военных сводок. Возможно, что вас они кое-чему научили. Но котировка курсов на Бирже чуточку поважнее, не так ли? И не тебе, мамочка, спорить со мной… Когда мсье Ревельон появился у нас в доме…

Услышав это имя, Лавердон дернулся и выпалил:

— К счастью, Лиз, есть еще люди, готовые сражаться с врагом. Если бы все думали, как вы, некому было бы лупить вьетов.

— А позвольте вас спросить, — упрямо продолжала Лиз — кто будет лупить врага, когда начнут падать атомные бомбы? Вы?… Вас тогда будут показывать на ярмарках среди развалин. «Спешите видеть! Спешите видеть! Даниель Лавердон, человек, спящий в обнимку с водородной бомбой!» Вы просто бредите. Тень на камне — вот что мы такое. Вы, и я, и все остальные. Мы исчезнем бесследно, никто даже не поймет, как это случилось… Если, конечно, на земле еще останутся люди, способные интересоваться прошлым…

— Но это же пропаганда! — закричала мадам Рувэйр.

Лиз не ответила. К чему? Мать не читала ничего, кроме «Фигаро», Лиз успела забыть, к чему она завела этот разговор. Ей хотелось сбить спесь с этого вояки, уколоть, сделать ему больно. Она возненавидела его. Он ей напомнил отца, которого она тоже не любила, сама не зная почему. По его вине она росла одинокой, запуганной девчонкой. А теперь этот мамашин альфонс смеет ее поучать… Оба они твердят свои примитивные истины. Как это говорит Максим: «Я не удовлетворен, значит, я есмь…» Нет, не так. «Я не удовлетворен, следовательно, существую…» Забыла. Да и все равно, им этого не понять, не стоит и трудиться. Впрочем, усталость и отвращение к себе — это колорит эпохи. Как-то, после очередного длинного разговора, Максим сел писать эссе. Вступления и заглавия Максиму удаются. Он готов рассказывать о них первому встречному. Затем заносит их печатными буквами в записную книжку. На этом обычно его работа кончается. Как это у него? Ах, да: «Мы, поколение атомной пустыни, имеем право совершать то, на что не отваживались наши предшественники. Ни божеских, ни человеческих законов для нас не существует… Это называется правом на жизнь…» Там было гораздо длиннее, но все равно, этого им не понять. Максим говорил, что этот трюк оправдывает все, педерастию и грабеж, убийство и кровосмешение. Тогда ей эта теория показалась забавной. «Право на жизнь» — это были ее слова. Но сегодня они не звучали. А тут еще мать жужжала над ухом: американцы то, американцы это…

— Я читаю газеты, мама.

— Но Даниель не мог их читать!..

Лиз приняла свой обычный пресыщенный вид. Придется дать мсье Лавердону некоторые элементарные разъяснения, как иностранцу, только что сошедшему с корабля.

— Газеты, мсье Лавердон? В них всегда одни и те же шарлатанские обещания, которым никто не верит. Мне на них наплевать, я хочу успеть пожить, пока нет войны. Жить или хоть пользоваться той жизнью, которую вы для нас создали…

Мадам Рувэйр залилась румянцем. Это ей очень шло. Лиз помолчала.