Убить Юлю - [10]

Мартынко все никак не мог забыть, как несколько месяцев назад, сразу после победы, тот, помолодевший и радостно-весенний, как второкурсница после пистона, бросился к нему, чуть не крича:

— Мыкола, привет! Слушай, я не понял, почему мы до сих пор не на финансовых потоках?!

Нормальный человек?.. И происходило это не где-нибудь, а в одном из самых что ни на есть высоких коридоров здания на Банковой. Хорошо, хоть никого из козлов-журналистов поблизости не оказалось...

Тогда еще не был назначен Премьер, возможность свободно запустить ладони в немереные россыпи пиастров нищей страны опьяняла и кружила голову, это ясно. Но сам Мартынко, в полной мере испытывая то же, сравнимое по остроте разве что с оргазмом, чувство, сидел в собственном кабинете с компьютером и листом бумаги перед глазами и просто недоумевал: как серьезный человек может проявлять такую наивную щенячью радость?!

Вспомнилось, как Сашка Третьяк однажды по пьяной лавочке — зависли тогда в «Сантори», полностью выкупив зал, чтобы нормально посидеть, — завел с ним разговор о какой-то «эмоциональной составляющей» или что-то вроде того. Мартынко сразу заскучал, потому что до этого говорили о вещах приятных и действительно интересных (разрабатывали схему новых коридоров для «серого» импорта). Слушая этот бред, который нес друг (даже слово «душа» проскочило, это уже полный аллеc!), решил отмолчаться, с удовольствием глотнул саке, ловко подцепил палочками набухший в соусе тунцовый ролл, закусил. Но Саша все не умолкал (это у него от усталости, скорее всего, — без злобы подумал Мартынко), а прерывать товарища не хотелось. Да он и не собирался вступать в полемику, так как давно осознал, что появился на свет, чтобы стать мудрым прагматиком, считающим, а не читающим, анализирующим, а не чувствующим. Он только — в который уже раз! — поражался тому, что такие понятные ему люди, знающие, что гульден существует для того, чтобы сделать из него два, готовы забивать себе голову всякой сентиментальной чушью, тратить на это бесценное время и энергию, только оттого, что устали и выпили подогретой японской водки.

О тех, что бродили по морозу с флагами — какого бы цвета эти флаги ни были, — речь вообще не шла. Хмурые нищие инопланетяне, они жили по своим законам, таким же далеким от жизни Николая Мартынко, как законы вороньей стаи или муравейника.

Но люди бизнеса... Это было непостижимо и напрягало. Вспомнилось, как когда-то Сергей Палагутин, бывший недолгое время партнером по бизнесу, поразил его, пригласив сходить в театр.

— В театр?! — не поверил своим ушам Мартынко. — Ты что, Серый, смеешься? Там же все — сплошная фикция!..

Все эти ненужные мысли и воспоминания появились в мозгу Мартынко до одной единственной, но очень важной причине. Завтра была его очередь звонить Президенту. И вот тут без эмоциональной составляющей было не обойтись. Именно на нее делалась ставка, именно она была рычагом воздействия. И непременно нужно было сочинить что-нибудь правдоподобное и ранящее. А заниматься лирикой до крика не хотелось. Хотелось просто стоять у огромной — во всю стену — экономической карты Украины, мысленно вычерчивая головокружительные в своей изящности финансовые схемы (которые стали возможными именно сейчас, после того как население так удачно поигралось в апельсиновый бунт), и получать ни с чем не сравнимое удовольствие, доступное лишь избранным. То есть таким, как он...

Полошенко

Полошенко ехал к Сам Самычу. Если, конечно, это бесконечное дерганье в толпе машин можно было назвать ездой. С того дня, как Президент отменил перекрытия улиц для проездов «урядовцев» (а для себя-то, один хер, оставил, демократ!), езда по городу превратилась в пытку. Блестящий, как рояль, «Мерс» то и дело упирался не только в шустрые «Ланосы» и «Хонды», но и в перекошенные бампера каких-то совершенно диких, совковых еще «Жигулей» — дребезжащих, бесстрашных в своей ржавой убитости, с дурацкими наклейками типа «танки грязи не боятся» или «какая жизнь — такая и машина»...

Впрочем, злился Петр Алексеевич скорее по привычке. Вернее, даже убеждал себя, что злится. На самом деле ему было даже интересно смотреть на картинки жизни — серой, убогой и суетной, такой инопланетно далекой от его собственной и даже сейчас отделенной от него толстым пуленепробиваемым стеклом...

Особенно странно было видеть людей, активно раскупающих прессу. Не успев отойти от аккуратного стеклянного киоска, они на ходу начинали листать купленные «Зеркала недели», «Факты», «Корреспонденты», прочую бумажную шелуху, жадно выискивая глазами новые сообщения о победном шествии справедливости...

«Конченые... — в который раз убедился Петя. — По определению... Как же можно не понимать, что все эти глянцевые игрушки — лишь гениальный громоотвод, фокус-покус для таких, как вы, наивных дебилов в китайских джинсах и дешевых серых костюмах?! А решают, как вам жить, десяток человек, не здесь и не сейчас, а на уютных, хоть и нервных порой, посиделках, где все понимают друг друга с полуслова и живут не фантомными «надіями», а конкретными, как боевые донесения, фактами и такими же конкретными цифрами дележа...»