Убить перевертыша - [37]

Да, именно так все и было, когда он в прошлый раз ездил к ним, в Бремен. Два года назад.

Проснувшись, Сергей долго лежал, прислушиваясь к стуку колес, боясь пошевелиться, утратить чувство восторга, распиравшего его. Потом встал, натянул брюки, осторожно, чтобы не разбудить соседку, отодвинул дверь и вышел в коридор. За окнами вагона разливалась серая муть: светало.

— Не спится?

Проводник стоял в дверях своего служебного купе и улыбался с ехидным прищуром.

— Ну, как?

— Двенадцать, — пожал плечами Сергей.

Глаза у проводника явственно полезли на лоб.

— Что… двенадцать?

— А что "ну, как"?

И он чуть не прищемил проводнику нос, закрывая за собой дверь туалета.

Вернувшись в купе, Сергей увидел, что место его занято: на нижней полке лежала соседка. Простыня, накинутая поверх нее, послушно обтекала рельефы, не стянутые никакими предметами туалета. Минуту постояв над ней и не дождавшись объяснений, Сергей подставил лесенку и полез на верхнюю полку. И замер, почувствовав горячие пальцы на своей голой лодыжке…И если бы не Эмка, все не выходившая из головы… И если бы не навязчивая мысль об этом божьем проклятии — СПИДе…

— Перебрал я, — сказал он, освобождая ногу от настойчивой хватки. Боюсь, разочарую.

Но и наверху, на другой подушке, от которой пахло незнакомо и волнующе, он все думал об Эмке.

Он был тогда пьян. Прямо-таки здорово пьян в тот вечер. Лег в отведенной ему комнате и сразу уснул. И привиделась ему жена. Будто бы приоткрыла дверь, заглянула в комнату.

— Спишь?

И вошла, незнакомая, в легком блескучем халатике. Остановилась возле кровати. Халатик стек с нее, как вода, она вскинула руки, развязала тесемку на голове, и светлые волосы упали на плечи. Он увидел, как вздернулись маленькие груди, и тут погас свет, и Сергей руками, ногами, животом, всем сразу ощутил прижавшееся к нему горячее тело. И замер. Как когда-то, давно, в греховные предсемейные и первые, свободные от стыда, семейные дни. Он трогал невообразимо гладкую кожу, вздрагивающую под пальцами, мял ее и целовал, целовал…

Проснулся он тогда от яркого света: солнце било прямо в лицо. Приоткрыв один глаз, сразу увидел то, чего ему больше всего хотелось, бутылку минералки на столе. Приподнялся, достал бутылку, отщелкнул пальцем пробку, которая, отлетев, со стуком покатилась по полу. Напившись, поставил бутылку на пол, еще полежал в закрытыми глазами, прислушиваясь к себе, и начал вставать.

Посидел, опустив ноги на жесткий ворс паласа, помотал тяжелой головой и вдруг увидел на полу алую ленточку. И вспомнил чудный свой сон. Закрыл глаза, снова открыл. Ленточка была на месте, ярко горела в солнечных лучах.

"Значит, это не сон?" — запоздало спросил он себя. И замаялся: было или не было?..

Вопрос этот мучил его все утро. Не грех мучил — какой мужик откажется от такого подарка? — а незнание, как теперь вести себя с Эмкой. Если не было, то… А если было?..

Эмка вышла ему навстречу спокойная, выспавшаяся. Только в глазах ее, как показалось Сергею, было что-то насмешливое.

— Как спалось? — спросила до противного спокойно.

— Ничего… вроде.

Из другой двери вышел Виктор, сразу сел к столу.

— На новом месте не приснился жених невесте? — спросил он, тоже, как показалось, насмешливо. — То есть невеста — жениху?

— Снилось чего-то, — непределенно ответил Сергей и поспешил в ванную умываться, чувствуя, что краснеет…

Так вот все и было.

А как будет теперь, когда он приедет в Бремен? Попытался представить это, но ничего конкретного не представлялось. Было только ощущение, похожее на полет во сне, когда замирает сердце, а ни чуточки не страшно.

14

В Ганновере, на пустынной ночной платформе, к нему пришло знакомое ощущение покоя. Так было и прошлый раз, и еще тогда Сергей раздумывал над этой странностью. Решил, что всего скорей виновата наследственная память. Разве мы знаем всех своих предков? Да что там всех, дальше дедушек и бабушек родословная редко кому ведома. А ведь были пра-пра-пра и далее. В этой неведомой дали верняком имелся немец. Или немка. Вот откуда это странное чувство, будто приехал не в чужие края, а к себе домой. Приходила и другая мысль: просто тут, в отличие от Москвы, действительно спокойно. Бытовое благополучие — вот чем проще всего можно бы это объяснить. Но ему больше нравилась теория наследственной памяти.

Любвеобильная соседка, резко изменившая свое поведение после неудавшегося покушения на его невинность и всю дорогу больше не проявлявшая свою повышенную сексуальность, вышла проводить, опять растрогалась чуть не до слез, даже поцеловала на прощание. И он опять обругал себя за невнимание. Не захотел утешить бедную бабенку, так хоть бы поласковее с ней…

Поезд ушел, и он остался один на пустой платформе. Закрытые торговые киоски мертвенно поблескивали витринами, и никого вокруг, ну, совсем никого, будто все это — декорация, а не вокзал города с полумиллионным населением.

Спустившись с платформы в ярко освещенный подземный зал, Сергей по-привычке поискал глазами, куда бы присесть: поезда на Бремен надо было ждать полтора часа. Вспомнил, что и в прошлый раз так же вот искал скамью, и еще тогда, ничего не найдя, полтора часа простоял у стенки. Ничего не изменилось за два года, будто он только вчера здесь был. И родной показалась та же самая рекламно-патриотическая надпись на стене: "Fremdes Feuer ist nicht so hell als daheim der Rauch" — "На чужбине огонь не так ярок, как на родине дым".