Убить перевертыша - [19]

— Да тут, милай, кругом военные. Ты прямо говори, кого тебе надо-то?

— Я только улицу Полевую и знаю да номер воинской части. Военные же, люди засекреченные.

— Дак тебе этих, значит, как их? Шлово-то вылетело. Вроде как воры-грабители.

— Какие воры? — изумился Сергей.

— Да не воры, что ты говоришь? Шлово такое. Ну еще говорят — пушки да пушки.

— Про пушки мне не говорили.

— Тогда тебе на другой автобус надо.

— А мне сказали — этот.

— Ты мне сказывать будешь! Я тут с коих пор живу. Когда еще нигде ничего не пушкали.

Тут он догадался, что она, шепелявя, так произносит слово «пуски».

— Вам, должно быть, к ракетчикам? — спросила женщина, сидевшая сзади.

— Во-во, я и говорю: шлово такое, как воры-грабители.

— Те рэкетиры, бабусь, а эти — ракетчики…

Такая была секретность на местах даже в те сверхсекретные времена…

Перед пятиэтажками военного городка была березовая рощица, дорога обегала ее по большому кругу, и жители, приезжавшие на автобусах, большей частью сходили тут, возле рощи, шли домой напрямую по чистой лесной тропе. Сергей знал это и тоже решил пройтись пешочком. И едва вышел из машины, как увидел Мурзина, сидевшего под березкой.

— Я думал, ты пораньше приедешь, — сразу напустился он на Сергея. Третий час дожидаюсь. Ушел, даже дверь не запер, думал — ненадолго.

— А чего ты дверь-то не запираешь?

— Соседка убирается. Валентина Ивановна.

— А, тогда понятно.

— Что тебе понятно?! Ты что думаешь?

— То же, что и ты. Или надо как-то иначе?

— Я ничего не думаю, я тебя жду. Сижу и жду.

— Конечно, чего еще делать, когда делать нечего! — съязвил Сергей.

— Мне бы твои заботы.

— Может, для начала поздороваемся?

— Давай.

Обнялись, потолкались кулаками, как положено мужикам, и пошли по тропе. И сразу у них пошел разговор на тему самую злободневную, которую ныне так и этак перемалывают все, дома и на работе, в трамваях и очередях, при встречах накоротке и в долгих застольях. Все и повсюду, от Москвы до самых до окраин спорят о том, что с нами происходит и что теперь делать, на что надеяться.

— Надеяться можно лишь на самих себя, — сказал Мурзин.

— Ага, только и слышишь: работать надо. Особенно от тех, кто нас ограбил, — взвился Сергей с такой страстью, будто они давным-давно спорят и уже не слушают друг друга. — Конечно, работать. Только ведь и понять надо. Что с нами происходит? Что это за свойство у русского человека: то и дело попадает в передряги? То стойкость проявляет невиданную, а то слабость непонятную.

— А еще пишут: русские — рабы, — подначил Мурзин.

— Вот, вот, то послушание рабское, а то упрямство до самопожертвования. Как при расколе. Казалось бы, не все ли равно, как креститься? А они — на костер. Из-за двуперстия?

Мурзин задумался.

— Нет, пожалуй. Там традиции задевались, нечто глубинное, нравственное.

— Вот! В корень смотришь.

— Смотрю, да ничего не вижу. Корня то есть. Цари, и те ненормальные. То слюнтяи, вроде царя Федора…

— Или Николая Второго, скажешь?!

Сергей заводился, и это нравилось Мурзину. Знал: выложится, расслабится, а там что хочешь ему внушай.

— Не-е, Николай был умница, хоть и слабак.

— А то тираны, скажешь? Вроде Ивана Грозного или Петра?

— Скажу, что ничего я в этом не понимаю. Когда мы тут со своими спорим о русской разнесчастной судьбе, до Божьей кары договариваемся.

— Или до богоизбранности?

— Бывает и так.

— Вот что любопытно, дорогой Саша, закономерность-то во всем этом все же есть. Это наследственность. И глубина у нее такая, что заглядывать страшно.

— А ты заглядывал?

— Представь себе.

— Сейчас придем, посидим, выпьем, тогда и расскажешь, что ты там увидел.

За разговором не заметили, как подошли к дому. На лестничной площадке навстречу им вышла женщина лет сорока, с быстрыми любопытными глазами.

— Не успела я убраться-то, извините, — быстро заговорила она. Закрутилась, да тут еще электрик пришел…

— Какой электрик? — спросил Мурзин.

— А счетчики проверял. Ругался, что не уплачено. А у меня уплачено, я квитанции показала.

— Он и у меня смотрел?

— Я пустила, открыто же. Тоже ругался.

— Да я не больно-то и слежу, — сказал Мурзин, открывая свою дверь.

Открыл и, остановившись на пороге, стал оглядывать квартиру. Уйти, не заперев дверь, он мог, а вот осмотреться перед уходом и по возвращении домой — это обязательно, это была уже привычка. Все было в порядке, все, кроме половичка возле кровати: тот лежал чуточку косо, чего обычно Мурзин не терпел.

— Валентина Ивановна? — крикнул он, не оборачиваясь. — Электрик что, и в комнату входил?

— Нет, нет, счетчик в прихожей посмотрел и ушел. А что, не надо было пускать?

— Все в порядке.

— Я потом у вас уберусь.

— Спасибо, Валентина Ивановна.

Он прошелся по квартире и больше ничего, что насторожило бы его, не заметил. Решил, что коврик сам сдвинул, уходя в спешке.

Жил Мурзин скромно: двухкомнатная квартира с потолком — рукой достать, кухня — пять метров, люстра на три рожка, обывательский ковер на стене у тахты. И все же это была немалая роскошь для одинокого человека, обобранного уходящей женой.

— А чего мне надо? — сказал он, настороженно наблюдавший за Сергеем, оглядывавшимся с таким вниманием, будто был здесь впервые. — Родину отняли, а квартира что!..