Убить Ланселота - [21]

Хоакин огляделся. Утренняя меланхолия покинула город, и дневная суета вступила в свои права.

Постоялый двор бурлил.

«Пророчество! Пророчество! Пророчество!» – неслось над конюшней, кухнями и общим залом. Постояльцев лихорадило. Суматоха в «Свинцовой чушке» была частью общего настроения, овладевшего городом.

– Эй, уважаемый! – Хок схватил хозяина за плечо. Тот досадливо мотнул головой. «Устраивайся, как хочешь, – говорил его взгляд. – Не до тебя нынче. Есть гости поважнее».

– Хоакин, пойдем. Я найду место, – сказала Маггара.

В общем зале яблоку негде было упасть, но фея знала, что делать. Она вспорхнула на плечо толстяку в шапке, похожей на переспелый баклажан. Фея и здоровяк обменялись несколькими словами. Пузан побледнел и бросился вон из «Чушки». В дверях он столкнулся с Хроаном; варвар завертелся, словно юла.

– Эй, стой-куда-плати! – взвился на дыбы трактирщик. – Держи его! Хватай!

Поднялась суматоха. Кто-то улюлюкал, кто-то порывался ловить баклажанщика. Хоакин уселся и ногой запихнул чайник под стол.

– Что ты ему сказала, Маггара?

– Так, пустяки. Он принял меня за свою зубную фею.

– Зубную фею?

– Ага. Помнишь поверье? Дети оставляют под подушкой выпавшие молочные зубы. А утром находят вместо них монетки. Я сказала, что если он сейчас же не уберется из трактира, то завтра найдет под подушкой целых двенадцать денье.

Возле стола возникла веснушчатая длиннолицая прислужница. Она требовательно уставилась на Хоакина:

– Что господиин будиит заказывайт?

Ударения девица расставляла в самых неожиданных местах. Судя по всему, она была родом из Доннельфама. Хоакин подкинул на ладони монеты.

– Это у вас меню на доске? Прочтите первую строчку. Что-то длинновато для дежурного блюда.

Служанка почему-то обиделась:

– Ви есть большой шутниик, господиин, йа? Ви есть, заигрывайт? Там написано: «Алый леф есть немножко ам-ам крылатый телленок в белый тфорец с золотый окошшками».

– И что это значит?

– Это значиит яишница. Алее помидоор унд телятинка.

…В прежней жизни Горацио Кантабиле преуспевал как алхимик и отравитель. Короли и шарлатаны частенько к нему захаживали… Кто за «аква кантабили-фана», кто за противоядием. Иногда просто занять денег.

Имя Горацио стало частью легенды. Впечатлительные дамы при цирконском дворе описывали взгляд Кантабиле как «пламенеющий», «жгучий» и «пронзающий». Его считали вестником смерти, надменным и таинственным.

Все это так и не так.

Горацио был близорук. Он обладал никудышной памятью на лица и имена, путал собеседников, забывал дни рождения. А еще – самолюбие не давало ему покоя. Больше всего на свете Горацио боялся прослыть посмешищем.

Известно, что молчание алхимика – это золото. Горацио научился принимать таинственный вид и глубокомысленно помалкивать. Это помогало. К тридцати четырем годам алхимик обзавелся скверной репутацией, его боялись и ненавидели.

Судьбу отравителя Кантабиле переменила случайность. Шарлатан приказал приготовить яд, идеально сочетающийся с соусом для спагетти. Чтобы понять, как это сделать, Горацио предстояло научиться готовить.

– Вымой руки, – сказал повар новому ученику, – и дуй к плите. Да не вздумай какую-нибудь отраву сварганить.

Душу Кантабиле наполнил священный трепет.

– Слушаюсь! – отвечал он. – Будет исполнено!

Ночь, проведенная на дворцовой кухне, оказалась роковой; Знаменитый отравитель навсегда ушел из алхимии. В Цирконе же открылся новый трактир – «Свинцовая чушка».

Алхимические традиции не отпускали Кантабиле. Все блюда готовились в алхимической печи атаноре. На кухне мензурок и колб было больше, чем сковородок и шумовок; зал украшали гравюры, изображавшие Усекновение Главы, Философа с Флягой и Драка Трехголового; под потолком висело чучело крокодила; по углам стояли ступки и тигли. И уж конечно же не обходилось без ртути и сулемы.

…Скрипнула ступенька. Горацио просунул голову в кухню:

– Как буайбес? – с ходу закричал он. – Что с крутонами?

– Трансмутация в стадии нигредо, – испуганно пискнул неофит-поваренок. – Очищаем эманацию лука от грубых вибраций шелухи.

Адепт-повар отвесил ему оплеуху, чтоб не путался под ногами, и ответил строго, по-деловому:

– Алхимическая свадьба, сударь! Фенхель соединяется с чесноком.

Кантабиле вихрем пронесся вокруг печи. Трансформация креветок и лука-шалота в буайбес была в самом разгаре. Огненный Лев убивал в горшочке Небесное Солнце, а Пеликан вскармливал томатным соком фенхель и апельсиновую цедру.

– Быть может, усилить огненное начало? – озабоченно спросил трактирщик.

– Не советую, сударь. Сухость и тепло приведут к возгонке первичной материи. Я бы рекомендовал ребис… в смысле удвоить чесночные сухарики.

– Не подведите, Фабрис. Я рассчитываю на вас. У нас в гостях сама жертвенная дева.

Через зал прошел Хроан – нагруженный сундуками, чемоданами, баулами и мешками. Следом шествовала старушонка в коричневой рясе, а за ней дама… хотя, какая там дама – ей и двадцати не исполнилось.

– Жертвенная дева, – зашептались по углам. – Страдает, бедняжка.

Посетители провожали госпожу Ляменто сочувственными взглядами. Девушка морщилась, словно от зубной боли. Дорога не лучшим образом сказалась на ней. Шафрановый сарафан помялся, золотые ожерелья болтались, словно финики на бечевке. Бледное лицо застыло в жалобной гримасе, а волосы… но хватит. Трое суток в карете – это вам не шутки.