Убить королеву - [66]

— Не ожидала такое услышать, — шепчет она.

— Это тебя пугает?

Музыканты движутся к нам, возвещая свое приближение звуком барабанов, бубнов и дудок. Мы зажаты между сотнями других людей, которые толкают нас, проходя мимо. Голос Кит теряется в их криках и песнях, и она подходит ближе ко мне, чтобы нас не растащило в разные стороны. Она тянется ко мне, и я хватаю ее за руку, сплетая ее пальцы со своими. Она твердо смотрит мне в глаза, пока мы стоим, взявшись за руки. Во всей толпе только мы одни и не двигаемся. А потом она наклоняется ко мне и шепчет:

— Ты меня вообще не пугаешь.

Хотелось бы, чтобы это было правдой. Но такого не может быть. Она все еще не знает, чем я занимаюсь и какое отношение имею к пьесе. Мне нельзя рассказывать об этом до завтра.

Я отворачиваюсь от нее и разглядываю толпу, пока не нахожу взглядом то, что ищу. Я поднимаю руку, и через мгновение подбегает торговка, увешанная остролистом. Лицо у нее раскрашено зеленым, в волосах красные ягоды, в руках — корзинка с десятком венков, цветами, лентами и колокольчиками. Я протягиваю ей несколько монет и поворачиваюсь обратно к Кит, взглядом спрашивая разрешения. Крошечные белые и зеленые цветочки украшены темно-красными ягодами и закреплены на изумрудного цвета ленте. Кит кивает и снимает шляпку, выпуская кудряшки на свободу.

— В Двенадцатую ночь ведь положено дарить подарки? — Я водружаю венок ей на голову. Он сразу же съезжает набок, и я прячу за спиной руки, которые так и тянутся поправить зеленые ленточки. Наверное, мысли и чувства отражаются у меня на лице, потому что она вновь краснеет.

— Теперь моя очередь.

Она отходит на шаг и через мгновение возвращается с пирогом в руках. От него пахнет маслом, сахаром и ромом, он покрыт белой глазурью и украшен зеленым и красным вареньем, завернут в тончайшую позолоченную бумагу. В каждом кусочке запечено от одной до пяти безделушек. Они определяют, что тебя ждет в этом году. Она протягивает пирог мне.

— Давно у меня не было такого пирога.

— И у меня.

— А ты помнишь, что надо сказать?

Есть слова, которые нужно произнести, прежде чем разделить пирог и узнать свое будущее.

Кит ненадолго задумывается.

— Попадется гвоздика — выходит, ты злодей. Попадется коринка — дурак. А если лоскуток — то завидный жених. Король — это боб, а королева — горошинка. — Она наклоняется к моей руке. — Ну и кто же ты?

Я разламываю пирог. В самой сердцевине куска лежит темный ароматный бутон гвоздики.

— Злодей, — говорит она и вдруг затихает. Это всего лишь забава, игра, но сегодняшняя ночь для меня — ночь правды, поэтому я совсем не рад.

Вдоль улицы проносится порыв ветра, и ленты на венке трепещут, задевая наши лица. Когда я отвожу ленты от ее щеки и на мгновение задерживаю пальцы, она закрывает глаза.

Глава 31 Кит Двор собора Святого Павла, Лондон 5 января 1602 года

Тоби вытащил «злодея», но настоящая злодейка — я.

Когда я заметила его на площади Святого Павла, одновременно и мрачного, и радостного, смотрящего на меня, то сразу поняла, что он пришел за мной. Он так смотрел на мою юбку и мою талию, на грудь и на глаза, на шапочку, на волосы, которые упрямо падали на лоб. Он сказал, что хочет рассказать мне правду, но правда написана у него на лице.

Я должна уйти. Я должна сказать что-то, что заставит уйти его. Сказать, что мне не нужны его тайны и его близость, что мне плевать на то и на другое. Эта ложь причинит меньше боли, чем правда. А потом я оказываюсь зажатой в углу в переулке за собором, вокруг раздаются крики, песни и смех, кожа на барабанах дрожит, как моя душа, и поет гулко, как мое сердце, Тоби целует меня, запустив руки мне в волосы, и нашептывает в уши обещания счастья. А я шепчу в ответ мои самые сокровенные желания, да вот только желания могут исполниться, а мои слова — никогда. Так что это просто очередная ложь.

Если бы пирог разломила я, то вытащила бы коринку. Потому что другой такой дуры не найти на всем белом свете.

Глава 32 Тоби «Пансион у Дельфиньей площади», район Доугейт, Лондон 5 января 1602 года

Я расстаюсь с ней почти в полночь. Она позволила проводить ее к дому, потому что на улицах полно пьяных. Мне было разрешено защищать Катерину от жадных взглядов и рук, от гадких слов и прочих бед, поджидающих ее, когда на ней надето платье.

— На твоем месте я бы сто раз подумал, прежде чем наряжаться женщиной, — говорю я, набрасывая ей на плечи собственный плащ. — В штанах-то ходить безопаснее. Сейчас хотя бы.

Я не могу допустить, чтобы она жила в этом пансионе и в этом районе дольше, чем необходимо. И ради ее собственной безопасности, и ради моего спокойствия.

— Очень мило с твоей стороны, Тоби, за мной приглядывать. — Слова добрые, а взгляд и голос злые, однако это меня не задевает. — Но я сама могу о себе позаботиться. И до сих пор заботилась. Ты же видел, как я веду себя в драке.

— Да. Поэтому и беспокоюсь.

Она сжимает кулачок и касается моего лица.

— Негодяй.

— Ну, я же злодей, ты не забыла?

Она смеется, коротко и тихо:

— Нет.

Сзади доносится крик, и это не просто кричат пьяные. Он сменяется звуками драки. Я беру Кит за руку и тащу к двери ее пансиона, синей и облезлой, как и вывеска с дельфином. Кит вырывается. На лице ее мелькает страх, хотя смотрит она вовсе не в сторону драки, а в окно собственного дома. Как будто там подстерегают опасности куда более страшные.