Убить Бобрыкина: История одного убийства - [60]

Шрифт
Интервал

— Пустая голова, гроша не звякнет.

— Где моя копилка? — вспомнил он.

— Нет твоего, — сказала мать.

— Нет, есть!

— «Твое» сейчас получишь, — пообещала мать.

Играли дети в мячик во дворе.

— Здорово, Шишкин! Ждем! Иди сюда, «собачкой» будешь!

— Не…

— Иди, ну, Саш! — сказала Таня.

— Ну, ладно… — согласился он.

— На, Шарик!

— Фас!

— Ату!

— Ого!

Он отскочил, сжав пустоту в руках, прижал к груди и завертелся, заметался, от одного бросаясь на другого…

— Сюда!

— Ко мне!

— Апорт!

— К ноге!

— Лежать!

— Сидеть!

— На место!

— Рядом!

— Кросс!

— Не больно, Сашка?

— Не…

— Тогда вставай!

— Барьер!

— Цып-цып!

— Кыс-кыс!

— Конфетку будешь, Шарик?

— Да…

— Служить!

Как по убитым, по штанам рыдала мать и мазала коленки йодом, не зеленкой…

— Больно, мама…

— Так тебе и надо, ирод…

— Красиво да? — спросила Таня. — Из «Ассы» песня, ты смотрел?

Но Шишин «Ассу» не смотрел.

— А зря, хороший, интересный, про любовь.

— Мне мать не разрешает про любовь.

— Еще «Романс жестокий» тоже фильм хороший. Там он ее убил.

— Кого?

— Она красивая была.

— Тогда понятно…

«Убий…» — подумал, испугался, слова не узнав, как будто написал его с ошибкой, знал, что с ошибкой, знал, не мог найти. Грыз карандаш, потел, сопел и морщил лоб и нос, и ставил точки, против каждой строчки, как мать учила. «Погрызь мне, руки отобью!»

Дышала за спиной, ждала что скажет, сколько будет семью семь.

Оглянулся. Никого. Никто не дышит.

Сквозняк на кухне форточку пилил, молчало радио, из приоткрытой спальни сочился тусклый свет. Шуршала под ногами старая газета, которую поверх всего стелила мать, чтобы не гадил паразит хорошего паркета, ковров не гадил, в жизнь не гадил ей.

«Всю жизнь изгадил тварью этой, и себе и мне…»

Под листьями хрустел песок, земля сухая, стекло, как будто сотни мурашей, клопов диванных, таракашек он давил шагами. И место от разбитого трельяжа смотрело темно, как дыра в полу.

Там было матерью уже заметено, замыто, терками до скользкого натерто, до пустого, но не застелено газетами еще.

И шорохами, ползаньем каким-то набит высокий шкаф в прихожей. Как будто все прихожие с подарками, с тортами, красными цветами, пришли на день рождения его, но не пустила мать гостей, за «семью семь», и те, так и не расстегнув пальто, рядами долго лет стояли запертые в шкафе, шептались, скрежетали, ждали, ждали, когда ответит Шишин, сколько будет семью семь.

— Иди гулять! — кричала снизу Таня.

«Не пустит, если не отвечу, сколько это. Семью семь…»

Мать все еще спала, накрывшись с головой похожим на шинель колючим одеялом, такая длинная, худая, точно нет, и тихо занавеска шевелилась, на щелочку приоткрывая, закрывая день. На кожаном окладе страшной книги ладанка в петлю шнурком свернулась, косился образок, и душно пахло в комнате испитым чаем, валерьяной, серной кислотой, которой мать чертей в углах травила и клопов.

Он подождал немного, мать не просыпалась.

— Мама…

Мать не откликалась.

— Где моя копилка?

Мать не отвечала.

— Я опоздаю, просыпайся, мама!

— Опаздывают те, которых ждут, кого не ждут, не опоздают. А ты себе не нужен, опоздать, — сказала мать.

Глава последняя

«Удавлюсь!» — подумал Шишин, и за веревкой в хозяйственный пошел.

«Куда собрался?» — не спросила мать, и Шишин долго в коридоре ждал, когда мать выйдет, спросит, куда собрался он, а он ответит: «За веревкой». А мать тогда: «И мыла заодно купи…» и денег даст и на веревку и на мыло, а может быть вернет копилку-кошку, все вернет, но мать не выходила.

Он потоптался, потоптался громче, потоптался, прошел, газетные с пути расшвыривая листья от спальни к кухне, и наоборот, чтобы раздразнилась мать. Но мать не раздразнилась, и опять не вышла. Дверь в спальню приоткрыл, и половицей заскрипел, чтобы вставала. Мать не любила, чтобы половицей Шишин скрипел в дверях ее. Но все не ни гы, ни мы, и Шишин в ванную пошел, и свет включил, и воду лил, и долго мылил руки мылом земляничным, пока все не измылил матери назло. И все измылив, света не гася и кран не закрутя, вернулся к шкафу, покопаться. Но долго не решался дверь открыть, прислушиваясь к шепотам гостей, которые у матери висели в шкафе, на деревянных вешалках с крючками, не раздеваясь, как пришли, давно.

И Шишин тоже там висел, в болоньей желтой курточке на кнопках. С продетой в рукава резинкой, с варежкой одной, но без второй, с билетиком несъеденным несчастным в правом не застегнутом кармане. И бабушки Тамары синее демисезонное пальто, демисезонное на все сезоны. И мать висела в подвенечном платье стиля «Ампир». — Не «Ампир, а ампИр…» — сказала бы мать, но мать молчала.

Пиджак отца, и белый китель, с ромбиком на левой ВПА второго ранга капитан, герой Советского Союза.

Мать все не просыпалась. «Как убили» — подумал, вздрогнул, стараясь вспомнить что-то, что забыл, и вспомнил, что другое мыло называется дегтярным. «Дег-тя-рное…», — подумал, и, подумав, вспомнил, что вспомнил все не то, о чем забыл. «Дегтярным веревку себе намыль и удавись» — сказала мать, но мать молчала.

Ключ повернул и дверь гостям открыл. Нарядные в шкафу стояли гости, много. С тортами и цветами, с подарками пришли… Вошли. Отец, и бабушка Тамара, тетя Таня, тетя Оля, дядя Женя…


Еще от автора Александра Вадимовна Николаенко
Небесный почтальон Федя Булкин

Александра Николаенко – художник, писатель. Окончила Строгановский университет, стала одним из самых молодых членов Московского союза художников, иллюстрировала детские и взрослые книги. В 2017 году стала лауреатом премии «Русский Букер» за дебютный роман «Убить Бобрыкина». Федя Булкин живет с бабушкой, а родители его в командировке – строят Град Небесный. Главная Федина мечта – добраться туда, к ним. Для этого он учит таблицу умножения, пишет письма Деду Морозу и Ленину, спорит с Богом и, конечно, взрослеет, не забывая откладывать деньги в кошку-копилку на билет до Града.


Нога судьбы, пешки и собачонка Марсельеза

Антон Павлович Райский, немолодой, некогда популярный писатель, от безделья плюет с балкона в соседей. Однажды утром он, плюнув в очередной раз, случайно попадает плевком на лысину знаменитого критика Добужанского.Напуганный и несчастный, Антон Павлович находит себе утешение в шахматах: расставив на доске фигуры, он называет именем оплеванного Добужанского черную пешку и с удовольствием «съедает» опасного критика.Следующим днем Добужанский ломает шею.Вечером Антон Павлович вновь обращается к шахматной партии…Все идет согласно воле игрока, пока тот внезапно не понимает, что сам стал фигурой на этой доске.


Светофор, шушера и другие граждане

Если бы вам кто-нибудь сказал, что у вас на плече сидит шушера? Разве вы бы поверили? А они, между прочим, вполне реальные жители большого города, только невидимые нашему глазу. Вот и устраивают эти шушеры неприятности простым гражданам. А еще то светофор неожиданно встанет на пути, то кодла повстречается, то ведьма в окне напротив, то черт, призывающий сделать доброе дело…В общем, стоит быть начеку: скучать точно не придется!


Рекомендуем почитать
2024

В карьере сотрудника крупной московской ИТ-компании Алексея происходит неожиданный поворот, когда он получает предложение присоединиться к группе специалистов, называющих себя членами тайной организации, использующей мощь современных технологий для того, чтобы управлять судьбами мира. Ему предстоит разобраться, что связывает успешного российского бизнесмена с темными культами, возникшими в средневековом Тибете.


Сопровождающие лица

Крым, подзабытые девяностые – время взлетов и падений, шансов и неудач… Аромат соевого мяса на сковородке, драные кроссовки, спортивные костюмы, сигареты «More» и ликер «Amaretto», наркотики, рэкет, мафиозные разборки, будни крымской милиции, аферисты всех мастей и «хомо советикус» во всех его вариантах… Дима Цыпердюк, он же Цыпа, бросает лоток на базаре и подается в журналисты. С первого дня оказавшись в яростном водовороте событий, Цыпа проявляет изобретательность, достойную великого комбинатора.


Я ненавижу свою шею

Перед вами ироничные и автобиографичные эссе о жизни женщины в период, когда мудрость приходит на место молодости, от талантливого режиссера и писателя Норы Эфрон. Эта книга — откровенный, веселый взгляд на женщину, которая становится старше и сталкивается с новыми сложностями. Например, изменившимися отношениями между ней и уже почти самостоятельными детьми, выбором одежды, скрывающей недостатки, или невозможностью отыскать в продаже лакомство «как двадцать лет назад». Книга полна мудрости, заставляет смеяться вслух и понравится всем женщинам, вне зависимости от возраста.


Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)

Италия на рубеже XV–XVI веков. Эпоха Возрождения. Судьба великого флорентийского живописца, скульптора и ученого Леонардо да Винчи была не менее невероятна и загадочна, чем сами произведения и проекты, которые он завещал человечеству. В книге Дмитрия Мережковского делается попытка ответить на некоторые вопросы, связанные с личностью Леонардо. Какую власть над душой художника имела Джоконда? Почему великий Микеланджело так сильно ненавидел автора «Тайной вечери»? Правда ли, что Леонардо был еретиком и безбожником, который посредством математики и черной магии сумел проникнуть в самые сокровенные тайны природы? Целая вереница колоритных исторических персонажей появляется на страницах романа: яростный проповедник Савонарола и распутный римский папа Александр Борджа, мудрый и безжалостный политик Никколо Макиавелли и блистательный французский король Франциск I.


На пороге

Юсиф Самедоглу — известный азербайджанский прозаик и кинодраматург, автор нескольких сборников новелл и романа «День казни», получившего широкий резонанс не только в республиканской, но и во всесоюзной прессе. Во всех своих произведениях писатель неизменно разрабатывает сложные социально-философские проблемы, не обходя острых углов, показывает внутренний мир человека, такой огромный, сложный и противоречивый. Рассказ из журнала «Огонёк» № 7 1987.


Дни чудес

Том Роуз – не слишком удачливый руководитель крошечного провинциального театра и преданный отец-одиночка. Много лет назад жена оставила Тома с маленькой дочерью Ханной, у которой обнаружили тяжелую болезнь сердца. Девочка постоянно находится на грани между жизнью и смертью. И теперь каждый год в день рождения Ханны Том и его труппа устраивают для нее специальный спектакль. Том хочет сделать для дочери каждый момент волшебным. Эти дни чудес, как он их называет, внушают больному ребенку веру в чудо и надежду на выздоровление. Ханне скоро исполнится шестнадцать, и гиперопека отца начинает тяготить ее, девушке хочется расправить крылья, а тут еще и театр находится под угрозой закрытия.