Убиенная душа - [20]

Берзин с трудом сдерживал ярость. Он еще раз проклял эту манию заседаний. И так происходит по всей стране, подумал он. Каждый ответственный коммунист является членом многих организаций, а заседания нередко проводятся одновременно, и везде ждут опаздывающих членов. Неужели и в самом деле невозможно все это предусмотреть, спрашивал он себя. Однако здесь возникало одно непреодолимое пре­пятствие: государственные и партийные организации чаще всего работали безо всякой подготовки, полностью отвечая требованиям лихорадочной деятельности нового вре­мени и нового образа жизни. Берзин сидел, стиснув зубы, не говоря ни слова. Анек­доты пошли по кругу. Через каждые десять минут подавали чай. Все пепельницы были переполнены пеплом и наполовину недокуренными сигаретами, дым над голова­ми людей сгущался. Здесь был и Нико Брегадзе. Он поминутно взглядывал на Берзина, которого с трудом выносил. Берзин был когда-то троцкистом и, может быть, втайне оставался им до сих пор, так, по крайней мере, казалось Брегадзе. Половина членов Комитета все еще отсутствовала. Вдруг Брегадзе крикнул Ирумяну: «Ну-ка расскажи, как Троцкий закрыл за собой дверь!»

Все члены Комитета навострили уши. Ирумян не был мастером по части анек­дотов, он просто любил юмор. Коммунистом стал лишь в конце 1920 года, а до этого состоял в партии эсеров. Его здесь не признавали за своего, но ценили его интеллект, энергию и опыт. Он, по-видимому, принял коммунизм лишь по той причине, что его стране — Армении — в то время угрожали турки, и он считал, что лишь Советы могли спасти ее. С тех пор он в душе почти не изменился: оставался либералом и произво­дил впечатление скорее специалиста, чем партийного работника. Всем был знаком его несравненный юмор, с каким он рассказывал разные истории. Когда его коллеги ус­лышали имя Троцкого, все наперебой стали просить рассказать эту историю, которую многие просто не знали.

Берзин сидел молча. Угрюмость не сходила с его лица. Ирумян улыбнулся свои­ми большими влажными глазами и начал: «Это случилось в 1923 году». Власть в стране сосредоточилась в руках триумвирата: Сталина, Каменева и Зиновьева. Ленин был болен, Троцкий стоял в стороне. Он руководил Реввоенсоветом. Тень Бонапарта не давала ему покоя, а после того, как Ленин слег, его положение становилось шатким. Триумвират принял решение послать несколько членов ЦК в Реввоенсовет, среди них, разумеется, и Сталина («разумеется» было произнесено так, что ни у кого из присутствующих не возникло сомнения, что автором этого плана был Сталин). В фев­рале состоялся Пленум ЦК. Вопрос о Реввоенсовете был затронут на нем с предель­ной осторожностью. Сталин сидел молча (при упоминании его имени улыбка появи­лась на лицах слушателей). Троцкий сразу же почувствовал, что речь шла об ограни­чении его компетенции. Он разгорячился, потерял самообладание. Предложение по­слать членов ЦК в Реввоенсовет воспринял как доказательство недоверия к себе и с присущим ему пафосом обратился к собравшимся: «Освободите меня от занимаемой должности и отправьте в Германию рядовым солдатом революции!» (Пауза. «Он, вид­но, подражал пафосу древних пророков»,— сказал член Комитета с глазами носорога. «Симуляция, скрывающаяся под личиной деланного возмущения!» — заметил другой. Всеобщее оживление.) Великий жест Троцкого не произвел желаемого эффекта, и это тем удивительнее, ибо речь его, как всегда, была впечатляющей, пламенной.

На большинство членов пленума речь Троцкого, однако, сильно подействовала. Вдруг встал Зиновьев и_г то ли подражая, то ли из хитрости («И то, и другое!»—вы­крикнул обладатель кабаньих клыков), чтобы Троцкий не заподозрил его в участии в заговоре, воскликнул: «Тогда отправьте и меня в Германию!» Если слово Троцкого пылало огнем, то слово женственного Зиновьева было мягким, как спелая слива. Пафос

Троцкого был обращен в фарс. После этого встал Сталин и сказал с видом огорчения: «Разве ЦК может себе позволить рисковать жизнью двух таких выдающихся чле­нов?» (Сдержанный смех.) Однако Троцкий не успокаивался и настаивал на своем. За­тем встал делегат из Ленинграда Комаров и резко сказал: «Почему товарищ Троцкий придает этому такое большое значение? А вы, уважаемые руководители, совершенно напрасно волнуетесь из-за такого пустяка!» Этого Троцкий не ожидал. Дело, значит, дошло до того, что вопрос, поставленный Троцким, представляется какому-то Комарову пустяком. Он в бешенстве вскочил и закричал, чтобы его, мол, исключили из числа действующих лиц этого спектакля, и ринулся, вне себя, к двери. (Пауза.) Вы ведь знаете, что у Троцкого особое пристрастие к дверям. (Слушатели недоумевают.) Вы, наверное, помните, как он с театральным пафосом крикнул в адрес капиталистиче­ского мира, когда над Советской страной в 1919 году нависла смертельная угроза? («Да, конечно!»—ответил обезьяноподобный.) «Мы уйдем! Но перед тем, как уйти, мы так хлопнем дверью, что мир сотрясется!» Может быть, он думал о той своей фразе, направляясь теперь к двери? (Смех.) Троцкий, заметно сконфуженный, покинул пленум, ведь он в то время еще был великим революционером. В зале пленума насту­пило гнетущее молчание. Это был исторический момент. Все ждали чего-то — возмож­но, того, что Троцкий вот-вот хлопнет дверью. Троцкий взялся за дверную ручку, вероятно, намереваясь хотя бы в малом масштабе выполнить свою угрозу, высказан­ную им в 1919 году. (Смех.) Однако он забыл, что пленум заседал в Тронном зале Кремля, дверь которого была такой же массивной, как и бывшая династия Романовых. Троцкий ухватился за дверную ручку — и что же? Дверь не поддалась. Он всем телом налег на ручку, чтобы рвануть дверь на себя, и она наконец стала медленно, вели­чественно распахиваться. Пленум смотрел на маленького, тщедушного, суетящегося че­ловека, прилагавшего нечеловеческие усилия, чтобы открыть эту неумолимую дверь. Все члены пленума подавили улыбку, и лишь один из них усмехался себе в усы. (Тут показался силуэт Сталина.) Пристыженный, покинул Троцкий Тронный зал. Все ждали, что он хлопнет дверью, но жест, предназначавшийся для истории, не получился из-за этой неподатливой двери». (Всеобщее оживление. Многие держались за животы.)