Убежище идола - [23]

— Да ты что! — от возмущения Агьяман заорал во весь голос. — Ты что?! Бросить тебя одну?

— Да-да, одну, тише ты, тише! Слушай, я тут такое узнала… Это важно, пойми… Я такое тут обнаружила!..

О чем она говорит? Что она могла тут найти? И вдруг Агьяман вспомнил.

— Это ты о ягненке? — спросил он.

— Да нет! Слушай, теперь можно не очень спешить. Хочешь скажу, что случилось, когда он поймал Меня?

— Что? — Агьяман тоже понизил голос до шепота.

— Знаешь, кто он — тот, что спрыгнул тогда с дерева?

— Ну?

— Ни за что не поверишь: это же верховный жрец Абуры!

— Кто? — забывшись, снова закричал Агьяман. — Хочешь сказать Окомфо Квеку Ампеа?

— Ну да! Я узнала его! Еще там, в лесу! Я чуть не крикнула от неожиданности, чуть не назвала его имя. Я даже рот зажала рукой, чтоб не заорать, не выдать себя…

— А я видел, — вспомнил Агьяман, — видел, как ты зажала себе рот. Только я не понял тогда, в чем дело, думал, ты это от страха… А потом, что было потом? Говори скорее, надо бежать за помощью…

— А тогда не перебивай, — рассудительно заметила Опокува.

Она выждала минутку, ожидая ответа, но Агьяман благоразумно решил промолчать, и Опокува продолжала.

— Так вот. Он потащил меня по лесу, быстро-быстро. Мне-то что: я лежала у него на плечах, а вот он… Знаешь, Агьяман, он несся как стрела, будто под ногами у него было ровное поле, а ведь я не заметила ни одной тропки. Мне кажется, он знал этот лес, как собственный дом. Он бежал, а я кричала и визжала, и колотила его кулаками, и щипала что есть мочи. Один раз я так впилась ему в плечо, что он завопил на весь лес. По-моему, я разодрала ему плечо, Агьяман. Потом я так его укусила, что он остановился и поколотил меня, здорово поколотил. У меня и сейчас все болит. Ух и орала же я…

Ну и ну, ай да Опокува! Пережить такое — и ничего: так об этом рассказывать, будто не о себе, посмеиваясь…

— Ну вот, — продолжала Опокува. — Я все орала и визжала, а он все бежал и бежал и, наконец, добежал до этой вот деревушки, до этих хижин. Тут нас окружили жрецы, просто целая куча жрецов — высыпали из домов, кричат, машут руками. Многие были такими усталыми, так тяжело дышали, будто долго бежали откуда-то… «Может, они тоже охотились на деревьях, как наш жрец?» — думала я, но никого, конечно, ни о чем не спрашивала…

Опокува замолчала.

— Ну же, говори… — торопил ее Агьяман, и она заговорила снова:

— …Они все шумели, все спрашивали друг друга о чем-то и почему-то злились, а некоторые молчали и смотрели на меня, как на какое-то чудо, но тоже — очень злобно они меня рассматривали. Я думала, что вот тут же, на поляне, меня и прирежут, а они вдруг смолкли, как по команде, и повернулись лицом к лесу. Смотрю, к нам идет какой-то старик — дряхлый, седой, волосы белые-белые, лицо в морщинах, худой, скулы торчат… Он шел ужасно медленно, и ноги его, наверное, дрожали — очень уж нетвердо ставил он их на землю. Но глаза, знаешь, Агьяман, глаза у него были совсем молодые, такие ясные… Я взглянула на него, и он мне даже понравился: в его глазах не было злобы. Я подумала: «Есть среди них, значит, человек добрый…» Мой страх немножко прошел, я как-то надеялась на этого старика.

Агьяман хмыкнул в темноте: добрый… среди жрецов! А Опокува продолжала:

— Кто-то принес высокую скамейку, и он сел напротив меня. Он сидел и смотрел на меня сверху вниз, с этой высокой скамейки, а все жрецы — на него. Видно было, что они чего-то боялись, беспокоились вроде о чем-то… Он смотрел долго — разглядывал меня с ног до головы и все молчал и молчал. От этого молчания мне стало как-то не по себе, так тревожно… Но тут как раз он и заговорил. «В первый раз за долгие годы чужой проник в наше убежище, — сказал он. — Хорошо, что это всего лишь девчонка… Но все равно — мы не можем позволить ей отсюда уйти, потому что никто не смеет ступать по этой земле, никто не должен знать, где мы живем…» — «Что прикажешь с ней делать?» — спросил Квеку Ампеа. И тут я поняла, что старик — верховный служитель и все они — ничто в сравнении с ним. «Пусть она станет одной из нас», — сказал старик и улыбнулся мне. Сердце у меня замерло: что это значит? Как я могу быть такой же, как вот они? Этого я не знала, но испугалась очень. А он продолжал: «Так хотят духи наших предков, которые привели ее сюда… Им нужны не только жрецы, но и жрицы. Мы обучим ее трудному нашему искусству. Пусть посвятит она свою жизнь идолу…»

Мой мучитель, Квеку Ампеа, был очень доволен, да и другие — тоже. Они все закивали головами, а старик обратился прямо ко мне. «Девочка, — сказал он, и голос его был как мед, — ты нас не бойся. Никто не причинит тебе здесь вреда. Духи хотят, чтобы ты им служила. Потому-то они и привели тебя к нам, в наш заповедный лес. И помни: нет ничего прекраснее, чем служить духам предков. Отвечай, согласна ли ты посвятить свою жизнь идолу?» — «Нет! — закричала я. — Нет! Я хочу домой, к себе, к людям!..»

Опокува замолчала. Агьяман молчал тоже, пораженный услышанным. Через некоторое время до него донесся тихий голос девочки:

— Ух, какими грозными стали вдруг их лица! Только старик все еще улыбался. «Хорошо, — согласился он, — ты вернешься домой, но не сейчас. Ты вернешься, когда постигнешь всю нашу мудрость и наши тайны, когда станешь великой жрицей…» — «Нет-нет! — кричала я. — Я не хочу быть жрицей!» — «Ты будешь ею», — сказал он, и голос его не был уже так мягок, как прежде. Мед в его голосе исчез, исчезла улыбка с его лица, и оно стало таким, что я насмерть перепугалась. «Ты будешь ею, — повторил он, — и тогда мы отпустим тебя в твою деревню. Но ты уже будешь нашей. Ты станешь сообщать нам обо всем, что происходит, рассказывать о тех, кто собирается просить совета у Нананома. И те, кто придут к нам, увидят, что мы все о них знаем, и это перевернет их сердца… И всякий раз, когда народ твой постигнет беда, ты будешь посылать людей к нам, и ты станешь богатой и уважаемой, и имя твое отныне будет внушать людям страх…»