Убежище идола - [10]

— Значит, слуг отдадите тоже? — тихо сказала Опокува и подавленно замолчала.

Как это — отдать людей, живых людей, так же вот, как овец или коз? Ужасно!..

Однажды в ее родной деревне мать взяла ее на церемонию жертвоприношения. Целую неделю потом Опокуву мучили ночные кошмары. Но ведь мать тогда принесла в жертву всего лишь курицу…

— А что с ними будет, с этими людьми? — спросила она.

— Они будут служить идолу, — был ответ.

— Вот, значит, как… — вздохнула Опокува.

Она чуть-чуть успокоилась: она так боялась, что их принесут в жертву, убьют — как приносят в жертву животных… Она ведь слышала про человеческие жертвоприношения, их совершали, когда хоронили вождей, или их жен, или сыновей. Как это страшно — убивать живых ради мертвых! Почему? Спрашивать об этом не полагалось, так было всегда, но все равно — это ужасно!

— Пошли-ка, — дернул ее за руку Боафо. — Не собираешься же ты торчать здесь весь день? Если хочешь идти вместе с Наной Оту к Нананомпоу, конечно…

Ребята покинули двор с его шумом и суетой, с криками слуг и блеянием коз и вернулись в дом, чтобы позавтракать и переодеться. Через полчаса они уже выходили во двор, одетые в лучшие свои платья. Они подошли к тем, кто ожидал выхода Наны Оту, и встали рядом, серьезные и молчаливые. Люди, пригнавшие коз и овец, уже отдохнули — короткий сон восстановил их силы. Они отдохнули и тоже ждали теперь Нану Оту, держа в руках веревки, к которым по двое, по трое сразу были привязаны козы и овцы.

Нана Оту появился перед народом, когда солнце уже позолотило крыши домов. Нарядное одеяние окутывало его статную фигуру. За ним, как всегда, шли толкователь и четверо старейшин. Верховного жреца почему-то не было. Ребята переглянулись: как же без жреца-то? Разве можно идти без него к идолу? Опокува набралась смелости и спросила вождя.

— Он ушел в лес еще до рассвета, — спокойно ответил Нана Оту. — Он ищет травы для своих целебных снадобий… Не волнуйтесь, с ним все в порядке.

Вождь улыбнулся, погладил белого ягненка, стоявшего с ним рядом: должно быть, ягненок решил сопровождать своего хозяина к самому Нананомпоу.

Святилище находилось недалеко от города, и Нана Оту решил отправиться в путь пешком, не в паланкине. По правде говоря, дело было даже не в расстоянии, дело было в другом: не мог же он явиться к духам предков гордо восседающим в паланкине? Потому же Нана Оту не украсил свои запястья, как обычно, золотыми браслетами, а пальцы — кольцами. Он снял с себя все драгоценности и шел к идолу смиренным и строгим, и такие же строгие и смиренные шли за ним старейшины.

Жаркое солнце стояло в небе. Оно обещало новый, столь же жаркий день. И потому зонт заранее был раскрыт над бритой головой вождя. Процессия двинулась в путь. Ребята снова шли рядом с Наной Оту, а собака бежала за ними. Имя — то, что придумала для нее Опокува, — было слишком уж длинным, и Боафо предложил звать собаку просто Мпотсе. Все согласились, включая самого Мпотсе, который, казалось, был в полном восторге от своего звучного прозвища. Мальчишки без конца его теперь окликали, и всякий раз, услышав имя «Мпотсе», пес начинал прыгать и лаять и вилять черным хвостом. И чем дальше продвигались они в лес, тем веселее становился Мпотсе; он отбегал от ребят, скрывался в лесу, а потом выныривал откуда-то с другой стороны, прямо под ноги хозяевам; он весело «пугал» процессию и вообще резвился вовсю. А как же? Ведь никто больше не держал его на поводке, он был свободен и мог носиться сколько угодно, и это ему очень нравилось.

Но вот процессия вышла из города и влилась в густую толпу паломников. Люди шли к идолу из Манкесима, из соседних деревень, были здесь и местные и те, кто пришли издалека. Все шли молить о помощи далеких предков, у всех последней надеждой был идол. Однако Нана Оту недаром взял с собой барабанщиков: барабанная дробь, резкие звуки рога заставляли людей сторониться. «Дорогу вождю Абуры и его свите!» — выбивал дробь барабан. «Дорогу вождю Нане Оту», — пел рог. Люди расступались, образовывался узкий проход, и по этому проходу шел вождь Абуры и его свита.

Они шли и шли и видели, что наделала засуха. Куда девались кроны масличных пальм?[30] Пальмы — кормилицы края стояли сухие и страшные, с мертвыми от зноя стволами; хлопковые деревья поднимали к ослепительно синему небу голые ветви. Тропа вилась между выжженных солнцем полей и уходила в лес. Она была вытоптана и утрамбована бесчисленным множеством людей, шедших к идолу с мольбой о помощи и уходящих от него с надеждой в сердце. Желтая пыль висела над этой тропой, стояла столбом в неподвижном воздухе.

Наконец Нана Оту и его свита вошли в глухое ущелье. Деревья стояли здесь плотной стеной, густой шатер листьев закрывал небо. Темно и угрюмо было в ущелье. Там, наверху, вовсю палило жгучее солнце, но его лучи с трудом пробивались сквозь мрак священных дерев. Где-то здесь, рядом, скрытый за могучими этими деревьями, был спрятан идол. Ребята переглянулись, Опокува поежилась: как здесь неприятно, нет, не страшно, конечно, но неприятно, неуютно, непривычно как-то. Все трое чувствовали необъяснимое присутствие чего-то тревожного, и чем ближе приближались они к священному месту, тем ощутимее становилась тревога. Вот святилище уже совсем близко. Процессия невольно замедлила шаг, и в тот же миг откуда-то снизу, словно из-под земли, появились два человека. Казалось, они выбрались из какой-то пещеры, наверное, там, в пещере, и был знаменитый идол. Двое медленно шли навстречу процессии. Кто-то, похоже, предупредил их.