Убей страх: Марафонец - [4]

Вот добегу, думал Чернов всё-таки мрачно, вот нырну в ворота, и будто я и не в Москве уже, будто где-нибудь в дальнем Подмосковье или вообще даже в Рязанской губернии, в Сибири, на Чукотке, где — никого, где никто не лезет к тебе с дружбой или советами, где ты — один, Бог, царь и герой в одном флаконе…

Глупости, по сути, в голову лезли. А ведь прежде — никаких глупостей, которые отвлекают от прекрасной идеи бега плюс победы, никаких посторонних мыслей — лишь холодный счёт кругов. Пони.

Так то на стадионе, на круге, точнее — овале, а здесь — путаные дорожки в лесу, снежок скрипит под подошвами, струйка пота потекла по спине, птица на ветке никого не боится, а на другую ветку зимнее солнышко нанизано, круглое и бледненькое — ах, счастье! — а ты, хоть и не в тундре, всё равно — Бог, царь и герой… То есть идея бега, как видно, никуда не делась, но, лишённая победной составляющей, перестала быть самоцельной. Так и просится на ум махровая банальщина: была у него жизнь ради бега, остался бег ради жизни.

Но описанные милые радости с птицей и солнцем на ветке были ещё впереди, а пока Чернов чесал крупной рысью по родному Сокольническому валу, дышал размеренно и ровно, дыхалки ему хватало надолго, несмотря на некие всё же злоупотребления той veritas, которая in vino. А улица между тем была на диво безмашинна и безлюдна — как в первом дежурном сне. То ли спали ещё сокольнические жители, то ли чума пришла в их бетонные дома и выкосила всех до одного, включая собак. Оба предположения казались Чернову фантастическими, но он и не искал достоверных, а просто бежал себе и бежал и плавно вошёл в поворот, за которым всегда имел место обветшавший дворец хоккейных баталий. Всегда имел, а нынче раз — и не имел никакого места!

Или всё же имел, куда он денется, просто Чернов его не увидел, не до дворца Чернову стало.

Внутри, в животе — в желудке, в кишках, в печёнке, какая в черту, разница! — медленно-медленно рождался знакомый холодок, предвестник «сладкого взрыва», а ведь давно решил, что — всё, фигец котёнку, отвзрывался, но — вот он, вот вот, вот, вот!.. И провалился, а точнее — рухнул в счастье ослеп, оглох, перестал существовать, или опять точнее — разлился морем, да что морем — космосом распахнулся, превратился в бесконечность, стал Богом, только Богом и — никаких царей и героев!..

И умер…

… И снова ожил — как прежде, как всегда оживал, — только успел поймать за хвост залётную мыслишку: ну никогда же так пучково не колбасило, ах, кайф!.. И побежал мощнее, всё ускоряясь — будто опять победа у финиша ручкой замахала. И пришёл в себя, наконец. И осознал себя. И увидел, что зима кончилась. То есть её здесь и не было — зимы.

И пришло ключевое слово: «здесь»! Антоним пропавшего «там».

Чернов сразу выделил ключ и сразу встал. Требовалось нечто большее, нежели его малость убитая вчерашней гулянкой сообразиловка, которой он и в обычном-то режиме не блистал. «Там» — там осталась зима, остался снег под ногами, осталась Москва, а в ней — район Сокольники, парк, лес, хоккейный дворец, родной дом, квартира, кот на постели… «Здесь» — здесь, блин, ни хрена этого не было, не бывало, быть не могло. А было: дорога-грунтовка, укатанная, утоптанная, хотя и узкая, однорядная, если автомобильный термин использовать. Но, похоже, автомобили по этой грунтовке не ездили, не доезжали сюда: не оказалось на мягком грунте ни одного, даже затёртого, следа протектора. А дорога тянулась вдоль невысоких красно-жёлтых холмов, из которых торчали какие-то кактусовидные растения, за холмами были другие холмы, за другими — третьи, а дальше — горы, что справа от дороги, что слева — пейзаж удручал всяким отсутствием людского духа. И ещё: небо над дорогой и холмами было ослепительно голубым, солнце — за отсутствием подходящей ветки — торчало прямо посреди неба, то есть в зените, и шпарило так, что тонкая струйка пота, начавшая свой путь по спине ещё «там», «здесь» превратилась в потоп. Говоря короче, жара стояла адова, и Чернов, одетый для «там», сразу вспотел.

Мгновенно возник в памяти дежурный — второй! — сон про пустыню. Образ тот же, ощущения те же, в деталях вот только разница имеется: там, во сне всё было более плоским, более пустынным, неживым и нежилым. Здесь даже поинтересней — поживей! — как-то. Только жара та же самая…

С нежданной злобой подумал: хотел «сладкого взрыва», наркоман? Получай! Куда уж слаще…

Но за злобой пришло пусть паническое, но вполне логичное сейчас любопытство: что случилось?..

Чернов встал как вкопанный, что считается дурным литературным штампом. Но что бы вы написали иное? Штамп всегда точен — на то он и штамп.

Так что встал Чернов как вкопанный (столб? деревце? лопата?) и начал осмысливать увиденное. Многолетний бег на длинные дистанции выработал у Чернова такие полезные качества, как терпеливость, рассудительность, склонность к подробному анализу того и сего, умению раскладывать по полочкам всё, чему на них положено лежать, и т. д. и т. п. А может, стоит поменять причину и следствие и предположить, что именно эти замечательные качества подвигли в своё время среднего ученика, не способного упомнить Пушкина с Грибоедовым, именно к такому виду спорта — из многих имеющихся. Но не время сейчас что-либо местами менять, время — выводы делать. Во всяком случае — пытаться. Чернов — подведём итог сказанному — всегда, даже до появления «взрывов», был человеком прагматичным, если не считать некоторых, обретённых внове дурных привычек, помянутых выше, вздорным и непродуктивным эмоциям не подверженным. Знал точно: что хорошо спринтеру, стайеру — смерть. Посему он не стал терять лишнее время на остолбенение. Постоял, как вкопанный, секунду-другую и выкопался. Фантастика — литература ныне распространённая, Черновым уважаемая, о параллельных пространствах читано-перечитано, и коли вместо зимнего парка глазу является летняя… что?.. ну, пустыня, к примеру, то либо совершён пространственный переход, либо Чернов сошёл с ума.