Уарда - [34]

Амени ушел. Бент-Анат медленно разбирала вожжи. Она не отрывала глаз от поэта – он стоял, прислонившись к колонне, устремив на нее взор, сияющий счастьем. Она умышленно уронила на землю плеть, чтобы он мог поднять ее и подать ей, но напрасно-Пентаур ничего не заметил. Подскочил один из скороходов и подал царевне плеть. Лошади рванулись и, заржав, помчались по дороге.

Словно зачарованный, стоял Пентаур у колонны, пока не затих шум колесницы, катившей по каменным плитам аллеи сфинксов, и зарево пламенеющего заката не окрасило восточные склоны гор в нежно-розовые тона.

Лишь гулкие удары в бронзовый диск, далеко слышные в вечерней тишине, вывели поэта из оцепенения. Прижав левую руку к сердцу, а правую ко лбу, он пытался собрать свои блуждающие мысли.

Удары гонга призывали Пентаура к исполнению его обязанностей: в этот час он читал молодым жрецам лекции по риторике.

Низко опустив голову, поплелся он к открытому дворику, где его ожидали ученики. Но на этот раз он даже не обдумал заранее свою лекцию – его ум и сердце были полны воспоминаний.

В душе его царил один вдохновенный образ. Это был образ прекрасной женщины, которая, сияя царственным величием и дрожа от уязвленной гордости, бросилась ради него на колени перед верховным жрецом.

Пентауру казалось, что поступок царевны придал всему его существу какое-то новое благородство, а взгляд ее наполнил его каким-то внутренним светом. Казалось, ему стало легче дышать, а ноги его словно обрели крылья.

В таком состоянии вошел он к своим ученикам.

Увидев знакомые лица, он тотчас вспомнил, о чем ему предстоит говорить. Любимый ученик Пентаура Анана подал ему текст, о котором он вчера обещал рассказать.

Прислонившись к стене, Пентаур развернул свиток папируса, взглянул на покрывающие его письмена и вдруг почувствовал, что сегодня он не в состоянии читать лекцию.

Сделав над собой усилие, чтобы собраться с мыслями, он поднял глаза, пытаясь найти нить рассуждений, оборвавшуюся в конце вчерашнего урока. Но ему казалось, будто между вчерашним и сегодняшним днем разлилось широкое море и бурные волны захлестнули его память, лишили его способности думать.

Ученики, сидевшие против него на соломенных циновках, поджав под себя ноги, с удивлением смотрели на своего всегда столь красноречивого, а сегодня такого молчаливого учителя и недоуменно переглядывались.

Один молодой жрец шепнул своему соседу:

– Он молится.

Анана с безмолвной тревогой следил за сильными пальцами своего учителя: они так сжимали свиток, что непрочный папирус, казалось, вот-вот рассыплется.

Пентаур опустил глаза. Он нашел свою тему: взглянув вверх, он увидел имя фараона и его титул «добрый бог», начертанный на стене. Ухватившись за эти слова, он обратился к своим слушателям с вопросом:

– Как познаем мы доброту божества?

Он спрашивал одного ученика за другим, предлагая им развить эту тему так, как будто они говорят перед своей будущей общиной.

Несколько учеников по очереди встали и произнесли речи с большей или меньшей долей искренности и теплоты. Наконец, настал черед Анана. Взвешивая каждое слово, он прославил мудрую красоту одушевленного и неодушевленного существа, в котором воплощается доброта Амона [70], Ра [71], Пта [72] и других богов. Скрестив руки на груди, Пентаур внимательно слушал юношу, то вопросительно поглядывая на него, то одобрительно кивая головой. Затем, когда Анана кончил, он заговорил сам, продолжая мысль своего ученика.

Словно охотничьи соколы, покорные зову своего дрессировщика, целые рои мыслей внезапно закружились у него в голове. Пробудившееся в его груди чистое вдохновение озарило и согрело чувством его пылкую речь. Все шире и свободнее лились слова из его уст, и, охваченный волнением, ликуя от восторга, он восхвалял величие природы. Сверкая алмазами, прозрачным ключом била его речь, когда он превозносил вечный порядок вещей и непостижимую мудрость творца вселенной, того единственного, которому нет равных.

– Так же не сравнима ни с чем и родина, данная нам богами, – сказал он в заключение. – Все, что создано высшим творцом, пронизано его духом и служит доказательством его доброты. Кто умеет его найти, тот видит его повсюду, он всегда с ним. Так ищите же его, а когда найдете – падите ниц и воспойте ему хвалу. Но восхваляйте верховное божество не только за величие всего им созданного, а также и за то, что он даровал нам способность восхищаться его творениями. Взойдите на вершину горы и окиньте взором раскинувшиеся перед вами просторы, преклоните колена, когда вечерняя заря горит рубинами, а утренняя пылает розами; выйдите и взгляните ночью на звезды, которые в вечном размеренном, неизмеримом и бесконечном движении совершают свой путь на серебряных ладьях по синему небу; встаньте у колыбели младенца или у распускающегося бутона и взгляните, как мать склоняется над ребенком, а сверкающая роса падает на цветок. А если вы хотите знать, куда всего полнее изливается поток божественной доброты, где милость творца рассыпает самые свои щедрые дары, и если хотите увидеть самые священные его алтари, так знайте же – все это в вашем сердце, если только оно чисто и исполнено любви. В таком сердце природа отражается, как в чудесных зеркалах, благодаря которым прекрасное кажется втрое прекраснее. И тогда глаза ваши видят дальше нашей реки, возделанных пашен и цепи гор, они охватывают весь мир, а утренняя и вечерняя зори сияют уже не розами и рубинами, а становятся пунцовыми, как щеки богини красоты, тогда звезды плывут по небу уже не беззвучно, а в сопровождении бесконечно чистых гармоний, тогда ребенок улыбается, подобно юному богу, а бутон распускается в чудесный цветок, и тогда только во всей полноте изливается благодарность наша, становится проникновенной молитва, и мы бросаемся в объятия божества – как поведать мне вам его величие! – того божества, к которому даже девять вышних богов возносят свои молитвы, подобно жалким нищим, взывающим о помощи.