У водонапорной башни - [48]

— Уберите собаку. А не то вам придется отвечать. Не мы здесь распоряжаемся. Нам приказано. Не мешайте работать.

— Работай, работай… Так твои колья здесь и останутся, как бы не так. Подожди, что вечером будет…

Вечером управились в два счета. Явилась вся деревня, а когда берешься всем народом — никто не в ответе. Колья, конечно, повыдергивали и сожгли тут же на месте.

На следующий день старому Ноэлю уж совсем было не до поездок. После обеда в деревню прикатил сам префект в длинном черном блестящем автомобиле, за которым несся целый грузовик охранников. Префект прошел в мэрию и немедленно вызвал туда мэра. Такого еще никогда не бывало. Не сговариваясь, крестьяне в один миг собрались перед зданием мэрии. Не прошло и пяти минут, как на пороге появился мэр с перекошенным от ярости лицом, бледным как полотно. Он сошел с крыльца и присоединился к толпе крестьян. Руки и губы у него тряслись, он не мог вымолвить ни слова. Тогда на крыльце появился господин префект. Но ему не дали даже словечка сказать — такой гам подняли. Охранники выстроились между префектом и толпой. Выглядывая из-за полицейских касок, он выкрикнул:

— Опомнитесь! Вы сами не понимаете, что делаете! Вы играете на руку худшим вашим врагам, поддаетесь влиянию коммунистов!

Ему ответили громовым хохотом, люди животики понадрывали. Экую околесицу понес хозяин! А коммунисты здесь при чем? У нас и коммунистов-то один-два и обчелся. Есть Жозеф, так он такой же, как и мы. И земли не меньше, чем у других. Все головы повернулись к Жозефу, посыпались шутки: «Ага, Жозеф, попался, брат!» Жозеф смеялся громче всех и даже покрутил пальцами около лба, будто воробей крылышками: у господина префекта не все дома. Или он просто издевается над народом.

Вдруг Жозеф перестал смеяться и крикнул:

— Стара песня, уж не первый раз слышим! Потому и становимся коммунистами.

Здорово отбрил! Префект так растерялся, что забормотал какую-то чепуху:

— Вот видите, видите теперь!

— Ну видим, а что видим-то? Уж если кому верить, так не тебе, друг любезный, а Жозефу.

Префект пытался продолжать:

— Наши союзники американцы…

Скажем прямо, человек пять шесть, и в том числе старик Ноэль, даже призадумались на минутку: какие такие американцы? С 1944 года, с тех пор как разбомбили почти всю деревню, сюда даже газет не приносят. А у Ноэля и многих других радио нет, и они давно отстали от событий. Конечно, все знают, что американцы в Корее и в Германии, а из остальных мест, по мнению многих в деревне, они убрались к себе в Америку. Слово «оккупация» в представлении большинства связывалось с немцами… ведь еще совсем свежи в памяти те дни.

— Вам, разумеется, возместят убытки!

Опять брехня! Тогда нас тоже уверяли, что оккупанты все возместят.

— Во всяком случае, советую подумать.

Уже без тебя подумали!

После отъезда префекта разошлись не сразу. Тут и там собирались кучками, хотя уже начинало темнеть и ледяная вечерняя мгла пробирала до костей. У большинства здешних крестьян своей земли не было, они арендовали небольшие участки, и лишиться этой земли значило для них лишиться последнего куска хлеба. Не позволим пустить нас по миру! Уходя, Ноэль сказал мэру:

— А знаешь, я ведь до сих пор не отвез мальчишку-то. Сам понимаешь, поважнее дела были. Как бы мне не нагорело!

— Завтра я с утра пораньше сторожа пошлю, — успокоил его мэр. — Теперь у него есть велосипед.

Гиттон прибыл в деревню на следующий день. Напрасно пытался он по дороге узнать от сторожа хоть что-нибудь о Поле. «Да что вам сказать, разве с детьми разберешь?» В душе Гиттона боролись гнев и нежность.

Поль был во дворе; высоко подняв ведро, он выливал помои в корыто, возле которого хрюкали свиньи. Первым его движением было убежать, скрыться. Ноэль не сказал мальчику, что вызвал отца. Но чувство радости победило страх. Поль подбежал к Гиттону, а тот схватил его на руки, прижал к груди и что-то ласково шептал; в волнении он даже не заметил, что бросил велосипед среди двора.

— Поло, зачем ты убежал? Скажи, зачем?

— Я, я во всем виноват! Я злой, а вы с мамой хорошие. Я виноват!

Ноэль и сторож искоса наблюдали за свиданием, стараясь не глядеть друг на друга, — им было неловко.

— Так вот что, Александр, — сказал Ноэль. — Мы вам очень благодарны. Уж и так вы много времени из-за нас потеряли.

Александр понял намек, вскочил на велосипед и уехал. Много хлопот у сторожа в деревне, а тут еще каждый норовит командовать, корчит из себя мэра.

Гиттон не знал, что сказать Полю. Он то брал его за руку, то клал обе руки ему на плечи, даже садился перед ним на корточки и близко-близко заглядывал в глаза, чтобы понять, как могла возникнуть мысль о бегстве за этим нахмуренным детским лобиком. Поль не уронил ни одной слезы. Однако он страдал не меньше, чем сам Гиттон, это было видно по его бледному личику. Но в глазах его Гиттон не мог прочесть желанного ответа, напротив, они, казалось, ставили отцу сотни вопросов. Да, да, Гиттон почувствовал, что он должен что-то ответить сыну. Но что сказать? Он встал и повернулся к Ноэлю.

— Вы сделали доброе дело. По своей воле сделали, вот что дорого.

Ноэль, надув щеки, пожал плечами.