У водонапорной башни - [43]

— А каковы условия?

Господин Эрнест подразумевал взносы, которые требуются при вступлении в любое общество. Гиттон пожал плечами.

— Условия? Да никаких. Политические взгляды здесь роли не играют. Мы все в равной мере под угрозой.

— Я спрашиваю, платить нужно?

— Нет. И платить не нужно.

«С первого же слова — недоразумение, — вздохнув, сказал про себя Гиттон. — Старик говорит о деньгах, а я думал о политике. Надо следить за каждым своим словом».

Стоявшая в конце коридора старушка смотрела на гостя настороженным, сердитым взглядом и без стеснения громко закричала мужу:

— Запри двери, холоду напустишь!

— Хорошо, сейчас, — ответил Эрнест.

Но для того, чтобы закрыть двери, требовалось либо выйти с Гиттоном на улицу, либо пригласить его в комнаты, потому что предложение стоило обсудить подробнее.

— Конечно, почему бы мне и не вступить?

— Вы совершенно правы, надо же защищаться. Значит, мы вас известим.

Как! Гиттон уже уходит, ничего не объяснив толком? Ну что за люди! Очевидно, привыкли все на ходу решать, на скорую руку. Присоединяетесь? Да? Нет? Им все кажется простым. Раз-два и готово. Вступил — и точка. Вас, видите ли, известят.

— А что мы будем делать в этом комитете? Присоединиться недолго. Но если мы ничего не будем делать — значит, все это зря.

В силу долголетней привычки Гиттону казалось настолько ясным и само собой разумеющимся назначение комитета защиты, что он очень удивился, как это можно не знать таких простых вещей.

— Как это «что делать»? — переспросил он. — Да много что можно сделать. Хотя бы, к примеру…

— Вот что, вы лучше войдите. А то я замерз, как собака. Мне ведь не двадцать лет. Входите, входите, поговорим.

Леа, по-прежнему дежурившая у дверей спальни, сделала страшные глаза. Никак ей не втолкуешь, что надо все-таки сдерживаться при людях. Конечно, гость понял, что хозяйка дома не в восторге от его посещения. Да он еще, как на грех, назвал ее «мамашей».

— Хоть ноги-то вытрите! — закричала Леа, не выходя из своего укрытия. А потом так же пронзительно скомандовала мужу:

— Проведи его в кухню!

— А вы недурно устроились, — сказал Гиттон, оглядев стены и потолок. — Ничего не скажешь, молодец!

— А главное, все сам, своими руками, — подхватил польщенный Эрнест. — Один только рабочий мне помогал. Все я сам сделал: чертежи, фундамент сложил, и за плотника работал, и за каменщика — за всех. Только деревянную обшивку заказывал столяру. Но, должен вам заявить, мне это даром не прошло, состарил меня этот дом…

— Вы счастливец, — сказал Гиттон. — У вас еще больше оснований защищаться, чем у всех нас. Мы-то живем в бараках, в такие же бараки нас и выселят.

— Как так «выселят»?

До этой минуты Эрнест даже не допускал подобной мысли; он побледнел, беспомощно захлопал красноватыми веками.

— Леа, Леа, да ты послушай! Леа, ты слышишь, что говорит… — Эрнест показал на Гиттона и нерешительно добавил: —…господин… Они хотят забрать себе все, что попадает на территорию аэродрома.

— Быть этого не может! — в ужасе воскликнула Леа, выглянув из спальни. — Они не имеют права!

Гиттон выразительно махнул рукой. Что для них права!

— Право? — повторил Эрнест, — Будто ты не понимаешь…

— Но ведь это наша собственность, — перебила его Леа. — Вы, быть может, этого не знаете, так знайте. Это невозможно. Кто им позволит?

— Это больше, чем наша собственность, — добавил Эрнест, потрясая перед Гиттоном большими руками с узловатыми пальцами, и громко хлопнул ладонью о ладонь. — Полюбуйтесь-ка, вот этими руками все сделано! Ничего не просил у правительства, только разрешение выхлопотал. Одного гроша, ломаного гроша они в это дело не вложили. Послушайте, господин… простите… ах да, Гиттон. Так послушайте, вы ведь не знаете, как я дом построил. Всю жизнь я мечтал о собственном домике, еще перед войной прикопил денег и мог бы построить что-нибудь посолиднее. Но, слава богу, я вовремя почувствовал, к чему идет дело. Один раз со мной уже сыграли шутку во время войны четырнадцатого года. Вместо дома в Камбре, который мне остался после отца, я получил одни развалины… Поэтому я вовсе не желал строить для того, чтобы другие разрушали. И сколько раз, Леа, мы во время войны с тобой радовались, что не поспешили. А потом, когда война окончилась, все уверяли, что на этот раз мирная жизнь установится прочно. И тут я наконец решился. Я не мог поручить постройку подрядчику, слишком накладно, и подумал, что пятьдесят пять лет — не бог весть какая старость и, если взяться самому с помощником, дело пойдет. К тому же и время свободное было.

— Да, вспоминаю, — подтвердил Гиттон. — Я тогда только что вернулся из Германии, из нацистских лагерей, и мне так приятно было проходить мимо вашей стройки. Лежит груда новеньких кирпичей, фундамент растет на глазах. Детишки целый день здесь торчали…

— Правильно, правильно! — подхватил Эрнест и, повернувшись к жене, спросил. — А ты помнишь? Ребятишки тогда просто с ума посходили, не прогонишь их, бывало. И даже помогали, представьте себе… подносили кирпичи, возили тачки. Сначала я боялся, что они все перепортят, перебьют, песок растаскают.

Да, теперь, когда дом уже готов, когда у тебя есть свой угол, редко вспоминаешь эти горячие деньки. Пришлось повозиться, и немало. Все соседи следили, справлялись, как подвигается дело… и помогали. А вот когда есть крыша над головой, становишься эгоистом.