У водонапорной башни - [17]

Самое страшное, что нищета не щадит ничего. Голод и холод — это еще не все… Она, подлая, прокрадывается всюду, уродует и тебя самого и твоих близких, вползает в самые чистые, в самые сокровенные глубины человеческой души, касается самого лучшего, самого дорогого тебе. Пачкает все. Его Франсина иногда колеблется и слушает не Полетту, жену Анри Леруа, а эту Люс, жену Декуана, которую Жак, откровенно говоря, терпеть не может.

Ну и привязалась же к нему эта мысль… Жак не сводит глаз со стального стояка. Изувечить себя — только одно и остается…

— Дюпюи! А что, если получить страховые?

С теперешним двухнедельным заработком можно будет прожить некоторое время. Ведь страховые выплачивают из расчета последнего полумесячного заработка. И тогда уж никто из товарищей не взглянет на него косо… А может быть, даже догадаются. Нечестно? А доводить людей до нищеты — это честно?

Дюпюи не по душе подобные истории. Жак быстро оглядывается — здесь никто не может их видеть; вытаскивает из кармана складной нож, открывает его.

— Послушай, Дюпюи, окажи услугу!

Он намечает повыше локтя знак, похожий на римскую цифру V. Можно разрезать так, чтобы вышло похоже, и Жак показывает глазами на стальную закорюку.

Дюпюи через плечо глядит на Жака, и ему хочется отвернуться. Не из-за раны, конечно, не из-за крови. В порту всего навидались. Дня не проходит без несчастных случаев. Как часто, пожимая руку товарищу, чувствуешь непривычную пустоту на месте оторванного пальца. Но это другое дело. А что, если Жак провокатор? Глупость сделать недолго. Тебе покажется, что нужно помочь, а обвинять будут партию.

Дюпюи отрицательно качает головой и отходит. Но вдруг, словно предчувствуя беду, оглядывается.

— Жак!

Он успел заметить только, что Жак изо всей силы навалился на острый край выбоины, словно выламывал дверь. Рукав разодрался, брызнула кровь.

— Ох, чорт, больно! — глухо простонал Жак, зажимая рукой рану.

Докеры услышали крик Дюпюи, сбежались узнать, что случилось. Потом позвали десятника.

— Я видел, как он свалился и налетел на стояк, — говорит Дюпюи. — С кучи соскользнул. Надо быть поосторожней, ребята, ведь эта штука вся ржавая.

Но, взяв под руку побледневшего как полотно Жака, он тихо шепчет ему:

— Малодушие тебе не к лицу.

Жак не совсем понял его слова. Впрочем, и Дюпюи затруднился бы объяснить, что он собственно имел в виду.

Решиться на такое дело, только чтобы не наняли работать! А ведь Жак не лентяй. Уж кто-кто, а Жак всей душой любит свою работу.

Товарищи сняли с него куртку. Разорванная рубашка прилипла к ране.

— Как бы ему на холоде хуже не стало.

Ну и разворотило! От плеча вдоль всей руки из широкой раны течет кровь.

В ворохе ячменя расплывается красное пятно. Так иной раз к пиву, которое мирно пьет ничего не подозревающий обыватель, примешивается капля человеческой крови.

ГЛАВА ШЕСТАЯ Страшная ночь

Поль все не возвращался.

Правда, в доте, укрывшемся на дне глинистой воронки, темнеет рано… Но все равно, давно пора ему быть дома. Уже ползут по земле декабрьские сумерки, сгущаются во всех углах. Последние отблески света идут только от океана; он сегодня спокоен, словно задремал от холода, весь розовато-серый, и кажется, что зашедшее за горизонт солнце по-прежнему освещает его, но только снизу, из глубины вод. Занятия в школе кончаются в четыре часа. Наверно, Поль зашел к докторскому сыну. «Все-таки ведь теперь не лето, — думает Жанна Гиттон, — напрасно они задерживают мальчика… Мало ли что может случиться дорогой». Уже несколько раз Жанна подымалась по бетонным ступенькам, пристально вглядывалась в темноту, но не видела ничего, кроме надвигающегося на землю неба, и слышала только гул грозно ворчавшего океана.

Двое младших ребят, Клодетта и Жан, тихо сидели за едой. Их удивляло, почему это мама так часто выходит на улицу, почему каждые десять минут приоткрывает дверь и напускает в комнату холоду. Они не могли понять, куда делся Поль; Жанна так ничего и не узнала из их сбивчивых ответов… Всякий раз, когда Жанна возвращалась в дот, она сразу же подходила к печке, где тлели поленья, но не могла согреться, словно холод не хотел сдаваться, как не сдавалась и росла тревога, леденившая ей сердце.

Наконец приехал Гиттон, и, не позволив ему даже слезть с велосипеда, Жанна послала его к доктору.

— Только будь с ними повежливее, — сказала она.

Гиттон уже заходил как-то к доктору за Полем. Деганы хорошие люди, но во второй раз идешь к ним неохотно. Когда уходишь от доктора, так и кажется, что надо ему заплатить. Однако как знать, может быть, сегодня Гиттон не зря побывает у доктора. Ведь в таком большом доме время от времени всегда требуется работник… Возможно, они даже предложат Гиттону у них поработать… Конечно, никаких благодеяний он не примет. Гиттон, щепетильный во всем, уже не раз беспокоился, как отразятся на его сыне частые посещения докторского дома. Главное, никаких благодеяний. И, конечно, сам он ни о чем не заикнется… Другое дело, если предложат… Если он и согласится взять работу, то вовсе не потому, что хочет воспользоваться дружбой мальчиков. «Ведь если б я позвал доктора, заплатил бы я ему деньги? Так и тут… это одно и то же… вернее, почти одно и то же…»